Московские каникулы - Андрей Ирмович Кузнецов

письмо, и про его автора. (Помолчав.) Это письмо написал мой муж.

С т а с и к (поражен). Николай Петрович?

Н е м ч и н о в а. Он самый.

Р и т а. Ой, как хорошо!

Н е м ч и н о в а. Что — хорошо?

Р и т а (смутившись). Ну, что из ребят никто не писал… Николай Петрович — это совсем другое дело… Каждый имеет право…

Н е м ч и н о в а. Да, он во многом бывает со мной принципиально не согласен. Считает, например, что я потворствую Стасику и тем самым порчу его. На мои уверения, что Стасик должен сам во всем разобраться и сделать выводы…

С т а с и к (глухо). Уж разберусь как-нибудь… Сделаю.

Н е м ч и н о в а. Как видите, мне тоже досталось на орехи в этом письме…

С т а с и к (Рите). Не понимаю… Если Галя его не писала… Почему она призналась в этом, когда я на нее набросился? И теперь вот — улетела?

Р и т а. Потому что она уверена — письмо написал Виктор. И сам же велел ей уйти из нашего класса…

З а т е м н е н и е.

Комната в квартире Межовых. За письменным столом, освещенным лампой под зеленым абажуром, сидит  В и к т о р, он погружен в свои вычисления. Звонок в прихожей. Виктор не реагирует на него. Еще звонок, потом еще один. Затем звонок звенит не переставая. Наконец этот трезвон доходит до сознания Виктора, он вскакивает, бежит в прихожую и возвращается вместе со  С т а с и к о м.

С т а с и к. Оглох ты, что ли?!

В и к т о р. Засчитался… (Включает верхний свет.)

С т а с и к. А мать где?

В и к т о р. В кино ушла. Или к соседям. Словом, не знаю…

С т а с и к. Что ж, тем лучше…

Звонок в прихожей.

Это Ритка.

Виктор выходит и возвращается вместе с Ритой.

В и к т о р. Надо понимать, произошло организованное вторжение?

С т а с и к. Ага. Убивать тебя будем.

В и к т о р. Двое на одного?

С т а с и к. В одиночку не справиться. Слишком ты грубошерстный.

В и к т о р. Ну вот что. Или выкладывайте, зачем пришли, или отваливайте. Мне работать надо.

Р и т а. Витя, дай чаю погорячей. Мы долго ходили по улицам, замерзли совсем. Такой туман опустился, до костей пробирает.

Виктор молча выходит. Стасик включает радио. Тихая музыка.

С т а с и к. Говори ты. Я не мастер сообщать подобную информацию.

Р и т а. Подожди, согреюсь сначала…

Возвращается  В и к т о р, несет поднос с чайником, сахарницей и керамическими кружками. Молча расставляет все на журнальном столике, разливает чай в кружки и становится поодаль, скрестив руки на груди. Рита берет кружку и пьет, обжигаясь, чай.

Затянувшаяся пауза.

С т а с и к (с усмешкой). Беседа проходила в теплой, дружественной атмосфере…

В и к т о р. Валяй для разгона про погоду.

С т а с и к. Было. Туман, слякоть. Одним словом, осень наступила, высохли цветы.

В и к т о р. Тогда про хоккей.

С т а с и к. И с хоккеем все ясно.

В и к т о р (выключив радио). Что же тебе неясно?

С т а с и к (у письменного стола, небрежно полистав тетради Виктора). Неясно одно — когда ты своим трудолюбием хвастать перестанешь?

В и к т о р. Никогда. Труд превратил обезьяну в человека. Наука же сделает человека богом.

С т а с и к. А у кого голова наукоотталкивающей тканью покрыта — тому обратно в обезьяны подаваться? По твоей логике так выходит?

В и к т о р. Логика не моя, общечеловеческая. Не можешь стать ученым — становись поэтом, художником, трактористом, фрезеровщиком. Кем способен. Только становись. Поднимайся с четверенек.

С т а с и к. Но на первом месте, конечно, ученый?

В и к т о р. К твоему сожалению — да.

С т а с и к. И ты уверен, что будешь великим ученым?

В и к т о р. Не знаю.

С т а с и к. Врешь! Ты-то думаешь, что будешь. Но какая людям от этой учености польза, если ты ее только для себя накопишь — ради славы своей?

В и к т о р. Плевать мне на славу! Для меня главное знать — я сделал все, что мог!

С т а с и к. Вот-вот: я сделал! А для чего, для кого — тебе начихать!

В и к т о р. А какая обществу польза от тебя, если ты даже и будешь знать — для кого или для чего, но ни черта сделать не сможешь? Обществу не болтуны — специалисты нужны. Я хоть отдам ему реальные научные ценности. Большие или маленькие — другое дело… А ты что? Громкие слова о пользе человечества? Их и без тебя в мире вот так хватает!

С т а с и к. На это мне пока крыть нечем, ценностей у меня действительно кот наплакал… Да и у тебя… Если не считать отметок.

В и к т о р. У меня есть цель! Нужно ставить перед собой огромную цель, самую огромную! Пусть я никогда не достигну вершины, но идти к ней — уже счастье!

С т а с и к. Может, и у меня есть цель, откуда ты знаешь?

В и к т о р (декламирует насмешливо).

Хотел писать — но труд упорный

Ему был тошен. Ничего

Не вышло из пера его.

Ты свою цель так умело прячешь от других, да, наверно, и от себя, что ее как будто и нет. Ради цели надо  р а б о т а т ь, милый мой Стасик, работать изо всех сил, а не лелеять свою голубую мечту в тайниках души!

С т а с и к. «Работать, работать»… С пеленок, что ли?

В и к т о р. С пеленок! С того мгновенья, когда осознал ее! И уже ничего лишнего не должно существовать для тебя!

С т а с и к. Для тебя и люди лишние, даже родная мать! Создал себе идолище и приносишь ему в жертву все, даже собственные чувства!

В и к т о р. Ненавижу и презираю твои так называемые чувства! Счастлив, что выбрал математику, единственную науку, исключающую чувственное восприятие!

Р и т а (тихо). А ведь ненависть, презрение — тоже чувства. И не менее сильные, чем любовь.

В и к т о р (с усмешкой). Давно ждал этого словечка… «Любовь»! Утешение для слюнтяев всех времен и народов. У меня нет цели жизненной, у меня нет силы и упорства, чтобы идти вперед по дороге познания, — ничего, пустяки… Ведь в недалеком будущем там, за первым поворотом, меня ждет самое главное — л ю б о в ь…

Р и т а. Хорошо, пусть ты радуешься, что тебе не нужна любовь. Или что ты не способен на нее… Правда, глухой вряд ли счастлив от своей глухоты, да это твое дело. Но видеть любовь других людей к тебе… Ты же должен, ты обязан ее видеть?

В и к т о р. Я знаю одного человека, который любит меня, — мою мать. С меня достаточно.

Р и т а. А что Галя Воробьева чуть не умерла от любви к тебе — это ты знаешь?

В и к т о р. Воробьева? Да вы что? Разыграть меня явились?

Р и т а. Разыграть?..

В и к т о р. Ну рассмешить. У Воробьевой — любовь, да еще ко мне?! С вами животики надорвешь. Если она и способна на какую-то, как ты выражаешься, любовь, так это на любовь во все вмешиваться, всех поучать, переделывать по своему образу и подобию.

Р и т а. Да ведь она… Она готова была на костер за тебя пойти! И пошла!

В и к т о р. На какой еще костер? Чего ты плетешь?

Р и т а (ровным голосом). Галя считала, что письмо в газету написал ты. Была уверена в этом. И под нашим нажимом призналась, что сама написала