Московские каникулы - Андрей Ирмович Кузнецов

его. Она думала, что ты написал письмо сгоряча, рассердившись на Стасика, и теперь жалеешь об этом, стыдишься этого.

В и к т о р. Совсем чепуха какая-то…

С т а с и к. Для тебя все чепуха, что не влезает в таблицу умножения. Или в любую другую, какие в математике существуют.

В и к т о р. Погоди… (Рите.) Но если не Галя… Кто же тогда написал письмо?

Р и т а. Муж Нины Сергеевны.

В и к т о р. Николай Петрович?!

С т а с и к. Ага, тихий геолог. Но принципиальный…

Р и т а (Виктору). Галя тебя считала автором. И чтоб защитить тебя, терпела наши издевательства — и твои в том числе. А не вытерпев… когда ты ей велел из класса уходить… бросила школу и уехала.

В и к т о р. Куда уехала?

Р и т а. К матери в Новосибирск. А потом — к отцу. Только там, где он сейчас служит, нет десятого класса…

В и к т о р. Когда она уехала?

Р и т а. Утром. Улетела.

В и к т о р (садится). Но я не знал… Даже не догадывался…

С т а с и к. Да что ты вообще знаешь? Что Рита сама любит тебя — знаешь? Что ваш дурацкий уговор, ваша развеселая игра во влюбленных, такая удобная для тебя, для нее давно стала пыткой, от которой выть хочется, — знаешь?

Р и т а. Стасик, не надо…

С т а с и к. Надо! (Виктору.) А что я Ритку люблю, жить без нее не могу — знаешь? И что только из чувства товарищества — одного из тех самых «чуйств», которые ты ненавидишь и презираешь, — из чувства дружбы к тебе я не говорил ей об этом?! Зато теперь скажу, чтоб она знала, да и ты заодно. (Рите.) Ватакусива анатао рэмбосимас!

Р и т а (с трудом). Ватакусива хокано хитоо рэмбосимас…

С т а с и к. Да разве нужна ему твоя рэмбосимас? Он только одного себя любит, великого и недоступного!

В и к т о р. Погодите, ребята, что-то у меня голова кругом пошла…

С т а с и к. Слава аллаху, хоть разок автомат не сработает!

В и к т о р. Значит, я Галю совсем не знал? Совсем не такой видел, какой она была на самом деле?

С т а с и к. Дошло наконец? Поздравляю!

Р и т а (Виктору). Галя сама никому и ни за что словечка бы не сказала! Но вчера у нее была высокая температура… Она даже бредила… И я  г л а в н о е  поняла.

В и к т о р. Что же делать теперь?..

Входит  Е л е н а  Г л е б о в н а.

Е л е н а  Г л е б о в н а. О, да у нас, оказывается, гости!

Р и т а. Добрый вечер…

Е л е н а  Г л е б о в н а. Витя, что ты им даже раздеться не предложил?

С т а с и к. Мы на минутку забежали.

В и к т о р (внезапно). Мама, где мои деньги, что я на магнитофон собрал?

Е л е н а  Г л е б о в н а. У меня.

В и к т о р. Дай мне пятьдесят рублей… Нет, лучше сто!

Е л е н а  Г л е б о в н а. Зачем тебе?

В и к т о р. Нужно. Я лечу в Новосибирск.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Куда?!

В и к т о р. В Новосибирск.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты с ума сошел! Ни с того ни с сего — в Новосибирск! Может, хоть объяснишь — зачем? Что случилось?

Виктор, не отвечая, подходит к телефону, набирает номер. Он уже полностью овладел собой.

В и к т о р (в трубку). Справочная? Какие самолеты вылетают сегодня в Новосибирск? Да, ночные тоже. Хорошо, я подожду.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Витька, если ты немедленно не скажешь…

Р и т а. Тетя Лена, миленькая, не мешайте ему! Пойдемте, я все расскажу… (Обняв Елену Глебовну, уводит ее из комнаты.)

В и к т о р (в трубку). Да-да, слушаю! Аэропорт Домодедово? Понятно. Минуточку, я запишу. (Берет ручку, записывает.) Большое спасибо! (Кладет трубку.)

С т а с и к. Совесть заговорила? Очень рад за тебя.

В и к т о р (холодно). При чем здесь совесть? Совершена элементарная несправедливость. Кто совершил — обязан исправить.

Возвращается  Р и т а.

Где мать?

Р и т а. Собирает твою сумку. Я лечу с тобой. (На движение Виктора.) Не спорь, я решила. Стасик, ты?

С т а с и к. Не знаю. Подумаю.

Р и т а. Надумаешь — зайдешь за мной.

В и к т о р. Встретимся у нашего фонаря. Через десять минут.

Р и т а. Постараюсь управиться. (Выходит.)

С т а с и к. Рита, подожди! (Выбегает вслед за ней.)

Входит  Е л е н а  Г л е б о в н а  со спортивной сумкой и курткой в руках.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Деньги внутри, в кармашке…

В и к т о р. Спасибо, мама.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Ты уверен, что так надо?

В и к т о р. Уверен. Еще ни в чем не был так уверен, как в этом.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Сядем.

Садятся. Пауза.

Прилетишь в Новосибирск — дай телеграмму.

В и к т о р. Обязательно. Отцу не пиши, я вернусь до его приезда.

Е л е н а  Г л е б о в н а (готова заплакать). Ох, Витька…

В и к т о р (предостерегающе). Все! (Помолчав. Другим тоном.) Не бойся за меня, мама… Сама меня сухарем называла… Ну, отмокну малость — не развалюсь. Верно? Да, согласуй нашу поездку с Ниной Сергеевной.

Е л е н а  Г л е б о в н а. Хорошо.

В и к т о р. Я всегда знал, что ты — хороший друг. (Надев куртку.) А теперь дай я тебя поцелую. За то, что ты оказалась еще и умной. (Обнимает и целует мать. Взяв сумку.) Пошел. (Уходит.)

Стук захлопнувшейся двери. Елена Глебовна у окна прощально машет рукой.

З а т е м н е н и е.

Улица. Ненастный вечер. Идет  Р и т а, с сумкой в руках, и  О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Останавливаются у фонаря.

Р и т а. Бабушка, ну что ты меня провожать вздумала, перед ребятами неудобно…

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Вам всегда неудобно, ежели кто по-людски делает… А лететь невесть куда на ночь глядя — удобно?

Р и т а. Так нужно, бабушка. Галя может себе всю жизнь испортить.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Родителей уговорила, а меня — не думай, не выйдет. Да ты и летать ведь толком не умеешь!

Р и т а. Самолет полетит. А я спать буду.

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Ты-то будешь, бесчувственная… Обо мне подумала — я хоть на минутку глаза сомкну? Ладно-ладно, мое дело сторона, бабушки нынче не в счет. Я тебе там, в сумку, провианту положила…

Р и т а (с досадой). Ну что ты, честное слово! В самолете кормят, да и в аэропорту буфет имеется!

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Знаю я эти буфетные харчи. Одно расстройство — что для кошелька, что для желудка. А тут все свеженькое. (Помолчав.) Маргарита… Рита. Ну, что еще?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Тебе небось кажется, я отродясь старая… А мне чудится, будто я еще вчера такой, как ты, была…

Р и т а. Ну и что?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а (в сердцах). Ты не нукай, не запрягла! А то, что бойся ты своей особой другим навязываться! Это хуже нет, когда любовь твоя — лишняя. Прямо скажу — последнее дело. Лучше зубы сцепи да молчи в тряпочку.

Р и т а. Вдруг про какую-то любовь заговорила… Ко мне, что ли, относится?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Умный поймет, что относится, а дураку не втолкуешь. Сидела бы ты лучше дома, матушка, вот тебе мой окончательный приговор!

Р и т а. Сидя дома летать не научишься. Это ты понять можешь?

О л ь г а  В а с и л ь е в н а. Чтоб с мое понять — с мое и прожить нужно. А весь мой разговор… Не в коня корм.

Р и т а (тихо). Не сердись, бабушка… Я все понимаю. И третьей лишней быть не собираюсь, не бойся…

Входят  В и к т о р  и  С т а с и к.

В и к т о р (с удивлением). И