Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

– Почему это? – возмущенно расширил глаза Бури Бухэ. – Чем мы провинились перед ними? Разве мало приносили жертвы?

Его поддержали некоторые нойоны и нукеры.

– Если мало, то восполним, – с готовностью говорил второй дядя Джамухи. – Вы нам только скажите, и вина покрепче выгоним, и все, что потребуется, отдадим…

– Если попалась в руки такая добыча, – недоумевающе пожимал плечами Даритай, – почему мы должны от нее отказаться?

– С таким трудом мы их выгнали… – вторили нукеры.

– Люди погибли.

– Ко мне скоро уйгурский купец приедет, – говорил другой дядя Джамухи. – Я обещал ему пятьсот оленьих шкур.

Кокэчу с неприязнью оглядел нойонов, сказал:

– Не нужно от вас ни вина, ни других подношений. И не в том дело, провинились вы или нет, а в том, что слишком много зверей к вам на этот раз попало. А вы не должны забывать древний завет: идти на охоту только тогда, когда голодны. А у вас уже сейчас добыто столько, что никакой голод вам не грозит. И вам разрешают взять еще. Если каждый воин выпустит по одной стреле, вместе с тем, что уже взяли, вам хватит на эту зиму. Зариться на большее – грех. – Он презрительно скривил губы. – Слишком уж жадные вы, готовы уничтожить все, что покажется перед глазами, потому предки и останавливают вас – для вашего же блага.

Нойоны, подавленно потупив взгляды, умолкли. Тут выступили вперед старейшины, киятские и джадаранские. Сарахай, сняв шапку, вошел в круг и оглядел нойонов.

– Только глупцы могут не понимать того, почему от нас это требуют: надо оставлять и на будущее. Не оставим зверей на приплод, тогда что нашим потомкам останется? Вы что, враги своим внукам и правнукам, не желаете им добра и изобилия? А вот что еще хуже: жадность разъедает душу человека. Это червь, который сидит внутри каждого, и если его перекормить, он непомерно вырастает, захватывает разум, и человек становится его рабом. Потому лучше не потакать этому зверю, держать его на привязи.

Говорили и другие старейшины, припоминая древние слова и поговорки, напоминали о том, что и звери, и люди живут на одной земле, под одним небом, что все люди произошли от зверей, и каждый род человечий имеет своим предком какого-нибудь зверя, а то и птицу или рыбу, и потому великий грех убивать их без большой надобности.

Долго увещевали старейшины нойонов, и те, поначалу возмутившиеся неожиданной вестью, понемногу остыли, соглашаясь с ними.

Наконец Джамуха, задумчиво сгорбившийся было в седле, слушая старейшин, встряхнулся, решительно сказал:

– Что ж, выпустим по одной стреле и на этом завершим охоту.

Тэмуджин, внимательно посматривавший на нойонов, изумленно подумал: «В какую-то пору и до них доходит разумное слово».

Отгремела облавная охота, и курени монголов, занесенные снегом, обдутые ветрами, притихли.

Со второго дня месяца хуса[15] начались большие бураны. По-волчьи завыла в степи вьюга, сдувая, вздымая с холмов тучи снега, заметая овраги и ложбины. Там, где еще недавно между куренями петляли протоптанные в снегу дороги, теперь залегли глубокие сугробы. Редкие путники, пробредая по ним верхом, намечали новые тропы, но скоро ветра заметали их, заравнивали бесследно.

В самих куренях редко кого можно было увидеть вне жилищ: выскочив на короткое время за аргалом, за льдом, заранее навезенным от реки и сложенным кучами, или еще по какой-то нужде, люди спешили обратно в тепло, к огню очагов.

Старики говорили, что это пируют три белых западных небожителя – Гурбан Салхин тэнгэри, и что это к добру, потому что ветра выдувают из земного мира все болезни и заразы. В точности как они и предсказывали, в течение девяти дней непрерывно бушевали ветра, на десятый они утихомирились, и тут подступили настоящие крепкие холода.

Теперь по утрам над куренями висели сизые морозные туманы. Солнце, не грея, белело сквозь мутную пелену, как ледяной комок, окованный серебряным ожерельем. Стужа сковала воздух так, что у людей, на малое время выскочивших из юрт, он застревал в горле, не давая вздохнуть полной грудью. Все мелкое зверье в степи и в лесу зарылось по норам, куропатки и тетерева попрятались под снегом, а воробьи и синицы, по птичьей своей глупости ведущие беспечную жизнь, не имея зимнего укрытия, падали замертво и тут же покрывались инеем, утопая в снежном покрове.

Ночами яркими кострами горело небо, не обещая скорого отступления холодов. Кони и коровы бродили по заснеженным пастбищам, обросшие пухом, покрытые толстым слоем инея.

Люди сидели по юртам, пригревшись у очагов. Мужчины, пользуясь выдавшимся бездельем, отсыпались, как медведи в берлогах, набирались сил. Выспавшись и вдоволь наевшись мяса (благо было что поесть после облавной охоты), они посиживали у себя на мужской стороне, осматривали оружие, поправляли луки, перебирали стрелы, счищая с них засохшую кровь, варили рыбий клей, чтобы поменять потрепанные оперения, вытачивали новые острия из крепких лосиных и изюбриных костей, ладили седла и узды, шлеи, подпруги, вили арканы…

Лишь на охрану табунов ежедневно выходили отряды молодых воинов. Пристыв к седлам, так же покрывшись инеем, как и охраняемый ими скот, они чутко сторожили зверей, берегли родовое богатство. Согреваясь, то и дело рысили вокруг табунов, пускали в небо свистящие стрелы, отпугивая появляющиеся на гребнях холмов волчьи стаи, ночами жгли костры. Выстояв положенные сутки и сменившись, они с радостным облегчением возвращались в теплые юрты, отдыхали до следующего выхода.

От безделья, затянувшего курени, пошли, как обычно, досужие разговоры, слухи и разные толки, которые в другую пору заглушались заботами по хозяйству, войной или охотой. Заводилами здесь были одни и те же непревзойденные сплетницы, которым, как всегда, обо всех все было известно, обо всем, что творилось в каждом айле, они узнавали первыми.

На этот раз пошли разговоры о жизни в меркитском плену жены Тэмуджина – Бортэ-хатун. Рассказывали, будто Джамуха во время похода захватил какого-то меркитского воина, служившего у своих нойонов, и выпытал о ней все. Тот, мол, и выложил, что когда меркиты напали на стойбище Тэмуджина, Бортэ сама вышла к ним, а вождь их Тохто Беки, увидев ее, запал на нее сердцем и взял ее к себе. И жила она там вовсе не как пленница, а как настоящая ханша, в неге и роскоши. Да так и осталась бы в меркитском племени, рожая тамошнему нойону детей, если бы сам Тэмуджин не заявился за ней с огромным войском. Говорили, что Джамуха на своих пирах рассказывает об этом, да еще посмеивается над Тэмуджином: мол, бедняга, не знает всего, что там было, а жена закрутила ему голову.

Известие это, откуда-то вдруг появившись, разом вытеснило все остальные толки, и теперь все только об этом и говорили. Завзятые сплетницы рассказывали о пребывании Бортэ у меркитов так складно, с разными подробностями, будто видели все своими глазами. И по пословице, что если долго идти дождю, то и камень размочится, слух этот прижился в курене – многие верили молве и разговоры о том не прекращались, с каждым разом обрастая новыми домыслами и присказками.