Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

О Господи! Он такой же, как я. Человек. Человеческое существо, а не только грязный азиат. И, что всего важнее, мне нужно было доказать обратное. Мне нужно было поверить, что он был чем-то другим, чем-то меньшим.

Прости, Люк. Мне очень жаль…

Я заболеваю от вида исковерканной плоти, и сердце моё тяжко бьётся, словно хочет вырваться из груди.

Он не похож на мёртвых, которых я видел. Мне приходилось бывать на похоронах родственников, и они мирно лежали в ореховых гробах с латунными ручками, выставленных в похоронных залах; лица их были припудрены, руки аккуратно сложены. Смерть их была уютна. Пришедшие проститься глотали «Валиум», и подчас проводы были так отрепетированы, что казались подделкой, как если б в «Кадиллаке» хоронили того, кто всю жизнь толкал перед собой тачку.

Как-то я коснулся руки мёртвой тётушки. Она была холодна, как лягушка. По спине пробежали мурашки. Тётя была бледна и словно вылеплена из воска. Но смотреть на её лицо было не страшно — ничего подобного этому.

Мёртвое тело передо мной больше напоминает собаку, сбитую на просёлочной дороге и разорванную на куски. На мохнатые бесформенные куски розового мяса…

Тело считается земной юдолью бессметной души. Как в таком случае душа может обитать в таком навозе?

Как?

Может быть, у Люка нет души.

А ну как есть? Что тогда?

Двадцать шесть лет он как мог питал и берёг своё тело. И теперь оно — всего лишь кучка кровавых ошмётков, испускающих тошнотворные химикалии. Пройдёт несколько недель, и джунгли обглодают его до косточек.

Я был потрясён.

Господи, что мы здесь делаем? Что мы вытворяем с ними? Что творим с собой?

Меня учили ненавидеть его. Я должен был считать его недочеловеком, каким-то недостающим звеном между обезьяной и человеком — такой вот тактике психологического выживания обучала нас армия с первой недели пребывания в учебном лагере.

Мне стало страшно смотреть на это безжизненное тело. Я задохнулся. Слепой ужас охватил меня в третий раз за этот день. Я представил самого себя, валяющегося изуродованным до неузнаваемости. Меня прошиб холодный пот, стало трудно дышать, я задрожал и перестал соображать, где нахожусь. Это Джамбо, великий аннамский слон, опять встал мне на грудь и хоботом заткнул нос, словно засунул меня, задыхающегося, в жопу.

Я закурил сигарету — и выблевал ветчину с бобами.

— А мне так всё равно, — похвастался Нейт Симс. — Будет теперь отдыхать по частям, немая дохлятина.

— Привыкнешь, — фыркнул Пол Харрис. — Подумаешь, узкоглазый…

— Ты имеешь в виду, он БЫЛ узкоглазым, — поправил Симс. — Теперь это уже кусок тухлого мяса.

— Такие вот дела: несколько моих лучших друзей мертвы, — хлопнул жвачкой Харрис.

— Ну, как теряется девственность? — засмеялся Симс.

Меня опять вырвало.

Оба заржали и сказали, что все новички одинаковы: их всегда выворачивает при виде мертвеца.

— Наша работа здесь проста: отправить на Небеса побольше свеженьких азиатских душ. Поверь мне, надо рвать этих гондонов на кусочки, иначе они оживут, — толковал Симс.

Харрис припомнил, как за месяц до этого корреспондент из какой-то нью-йоркской газеты стал свидетелем того, как один охотник из этой роты отрезал мёртвому вьетнамцу из СВА пенис, сунул в рот и стал прикуривать, как сигару, а дружок в это время снимал его на плёнку.

Парень улыбался до ушей, продолжал Харрис, крепко держал в зубах пенис и рассказывал корреспонденту, что собирается послать его братцу Тули в Ньюарк в качестве подарка на день рождения.

Когда рассказ о зверствах дошёл до Сайгона, то наделал много шума среди старших офицеров, и вскоре из МАКВ поступил приказ с требованием, чтобы солдаты не передовой воздерживались от подобных надругательств, хотя бы в присутствии прессы.

— Но здесь мы чихали на этот приказ, — усмехнулся Харрис.

— Зачем же вы это делаете?

— Для прикола, ну и чтоб взять силу косых. Я ещё вырезаю печень. Чтоб они не могли отправиться на небо к своему Будде.

— Вот так вот, солдатик, — подмигнул Симс, расстегнул рубаху и гордо показал ожерелье из трёх языков и шести ушей в бурых пятнах крови.

Харрис сунул туза пик в рот мёртвого солдата, а на грудь положил нашивку «Клекочущий орёл».

— Если его кореша вернутся — будут знать, кто вышиб ему мозги, — улыбнулся он.

— ПОДЪЁМ! — гаркнул лейтенант.

— ШЕВЕЛИСЬ! — заревел взводный. Харрис был начеку. Через несколько минут джунгли поглотили нас, уходящих в ещё один обычный дозор.

«В лесу полноценный сон был невозможен. Получалось какое-то полузабытьё, не приносившее отдыха. Часть сознания всегда бодрствовала в ожидании зари. Ты потел, поминутно окунался в дремоту и просыпался и вскоре уже умел отключаться от звуков джунглей…»

Мы вышли на тропу и через короткое время наткнулись на два блиндажа противника, покинутых лишь за час до нашего появления, как выяснили идущие с нами немецкая овчарка и её поводырь. По мере продвижения собака несколько раз делала стойку, как бы сообщая, что враг поблизости — в нескольких минутах ходу. Мы шли по его пятам, но не видели его. Однако было как-то уютней от сознания, что с нами ищейка. В конце концов, подумал я, она поможет нам избежать засады.

Через нескольких часов пути мы так далеко ушли на юг в погоне за узкоглазыми, что потеряли связь с другими частями роты, — и это вынудило нас повернуть назад.

Сквозь заросли солнечный свет почти не проникал даже в полдень. Это напомнило мне одну знаменательную фотографию о Вьетнаме.

Санитар смотрит вверх на верхушки деревьев, столб света падает ему на лицо, на котором застыло выражение «за что, Господи?», а у ног его лежит завёрнутый в плащ-палатку мёртвый солдат.

Я сплюнул и вспомнил, что не чистил зубы два дня, потому что забыл зубную щётку. Глотнув из фляги, я попробовал убрать налёт с зубов языком, — не получилось. Между зубами застряли остатки пищи, и изо рта у меня воняло, как у крокодила.

Мы брели по холмам, покуда ноги не отказывались идти, натрудившись на этой земле: на рисовых чеках, в банановых рощах, в густых чащах, сквозь которые приходилось прорубаться с помощью острого, как бритва, мачете, и в зарослях слоновой травы, местами достигавшей в высоту никак не меньше 16 футов.

Я ненавидел эту траву. Тропа петляла, приходилось держать интервалы между идущими в 10–20 метров. Когда тропа уходила в заросли слоновой травы, не было видно ни того, кто шёл впереди, ни того, кто сзади. Возникало странное ощущение. Будто я один, будто свернул не туда и отстал от взвода. А уж в таких местах в последнюю очередь я бы желал остаться один. Поэтому я спешил догнать парня впереди, и тот бурчал…