Французская защита - Анатолий Арамисов

Они приехали в Ниццу.

— Ты знаешь, что через два дня здесь начнется знаменитый карнавал? — спросила Симона.

— Нет, и чем он знаменит? — вопросом ответил Одинцов.

— Увидишь, — улыбнулась девушка.

Потом, помолчав, добавила:

— Мы будем жить это время в символичном месте, я уже смотрела дома карту города и решила — где именно.

— Вот как? — удивился Виктор.

— Да. На бульваре Пого, в отеле Villa Viktoria.

— Класс! На твоей улице… — мужчина повернул сияющее лицо к спутнице, — значит, по идее я должен побевдать в турнире?

— Надеюсь, что так, — Симона уверенно вела машину по улочкам красивого города.

Приближался вечер.

Сквозь дома просматривалась лазурь Средиземного моря. Настроение шахматных авантюристов было приподнятым, они предвкушали свои новые ночи любви вдали от всех знакомых, друзей, родных.

Здесь их никто не знал, и они разлучались только на время партий Одинцова.

Игровой зал был в километре от отеля, все участники жили далеко в другом месте, Симона с Виктором поселились в красивом двухместном номере «Villa Viktoria».

До набережной было всего несколько минут ходьбы, и, едва устроившись, они выскочили из гостиницы и быстро пошли к Английскому променаду.

— Как красиво! — с восхищением проговорил Виктор при виде моря, пальм, солнца, садящегося за горизонт, сказочного пейзажа Ниццы.

Он обнял девушку за талию и прижал к себе.

Поцеловал ее в густые каштановые волосы, вдохнув ставшим родным запах… Засмеялся, увидев, как на коже Симоны появились мурашки.

— Ты замерзла?

— Нет. Почему ты так спросил?

— А у тебя гусиная кожа.

— Все то ты замечаешь…

— Привычка.

— Хорошая привычка. Хотелось бы, чтобы не исчезала.

— Не исчезнет. Пойдем, выпьем что-нибудь горячего? Грог, например.

— Идем!

Одинцов легко выиграл первые две партии. В какой-то момент он снимал очки, незаметно отключал всю аппаратуру и делал свои ходы.

Он знал, что самое трудное начинается после третьего тура.

Вечером они вышли в город.

Везде слышалась музыка, ходили наряженные люди: карнавал начался. Огромное количество цветов — роз, георгинов, гладиолусов, гвоздик носили в корзинах, в разных местах вспыхивали фейерверки, на площади Массена загорелись тысячи электрических лампочек в фанерных щитах, расписанных художниками.

— Ай! — испуганно вскрикнула Симона и тут же рассмеялась.

Какой-то шутник в маске выбросил из маленького баллончика цветные макароны, они взлетели над головой девушки и рассыпались по тротуару.

Через секунду другой клоун посыпал парочку конфетти.

— Счастья вам, счастья! Вы влюблены друг в друга, я вижу! Пускай у вас будет столько радостных дней, сколько этих крохотных кружочков! — кричал веселый француз.

Они стояли, обнявшись, смотрели друг другу в глаза. Конфетти падали с волос, сдуваемые морским бризом, вокруг бесновались чудаковатые взрослые, ставшие в этот день маленькими детьми.

— Я тебя поцелую столько раз, сколько этих разноцветных точек вокруг, — тихо улыбнулся Виктор.

— И сил ни на что уже не останется, — счастливые глаза смеялись в ответ.

— Ну и пусть. Мне больше ничего не надо.

— Ну, тогда считай кружочки.

Губы любимой. Губы любимого.

Музыка вокруг и смех. Но все равно, они как будто одни на своей планете.

Вокруг плывут причудливые карнавальные персонажи: огромный король праздника на колеснице, идут рыбы-киты, летучие мыши, высокие повара дымят травами, большие свиньи, Кинг Конги с принцессами, все пляшут и поют.

Многие окликают целующуюся парочку.

Но незлобиво, а с восторгом, приветствующим любовь.

Симона и Виктор гуляли почти всю ночь, поддавшись всеобщему настроению безумного веселья.

Лишь пару раз они садились за столики кафе перевести дух, согреться горячим кофе и снова пускались в свои путешествия по улицам города. Нередко они встречали соотечественников Одинцова: вторую волну так называемых «новых русских». Те, приезжая с шальными деньгами начала 90-х, скупали все подряд на Лазурном побережье.

Их можно было отличить по дорогим костюмам и грубовато-неотесанным манерам.

«Братаны», «чисто конкретные пацаны» отрывались по полной программе, и часто обслуживающий их персонал с недоумением искал неведомые доселе выражения, листая толстые русско-французские словари. Виктор и Симона слышали все это, словно в отдаленном сне, они были увлечены только собою, и никакая сила в эту ночь не могла бы разлучить их.

Под самое утро, уставшие, они забрались в постель и, тесно прижавшись, шептали милые глупости, растворялись в любимом теле, как будто утоляли жажду после пустынного зноя.

Лучи солнца, робко заглянувшие в прорезь большой шторы, медленно двигались узкой полоской сначала через обнаженную руку Виктора, которой он обнимал плечи девушки, потом подобрались к ее копне каштановых волос, скользнули по щеке и исчезли, закрытые белыми облаками южного неба.

Им снились одинаковые сны.

В которых звучала музыка карнавала.

Где прятались желания поскорее проснуться, чтобы снова ласкать друг друга.

И почему-то одновременно они плакали в этих видениях.

И, проснувшись, недоумевали от этого.

Не зная, что слезы во сне означают близкую радость в реальном мире.

Французы яростно сопротивлялись напору Виктора Одинцова. В игре с нормальным контролем времени первые три часа шла абсолютно равная игра. Чаща весов склонялась в пользу русского на исходе четвертого. Когда начинались нервы, спешка, сказывалась усталость. Хладнокровное железо было лишено этих недостатков, в любой ситуации методично перебирало варианты со скоростью несколько миллионов в секунду. Симона подъезжала на «Ауди» за полчаса до начала тура, парковала автомобиль рядом с местом соревнования, проверяла аппаратуру.

Потом прогуливалась по улице, издалека наблюдая за участниками, спешащими на свои партии.

Одинцов шел пешком от самого отеля по одному и тому же маршруту. Если он играл белыми, то делал свой любимый ход пешкой на е4, и Симона включала программу после ответного хода его противника.

После семи партий Виктора стали осаждать журналисты.

— Чем объяснить вашу столь уверенную игру? — дотошный репортер из журнала, что несколько месяцев назад поливал грязью Одинцова, пытался сунуть диктофон чуть ли не в зубы.