Французская защита - Анатолий Арамисов

— Но коммент! — отмахивался Виктор. — Все вопросы после окончания турнира!

— Вы производите впечатление мудрого сфинкса! — не унимался журналист. — Во время партии не встаете с места, даже для того, чтобы выпить чашку кофе… кто ваш тренер?

Одинцов отодвинул руку назойливого француза и вышел на улицу. После седьмой победы подряд он кожей ощущал пристальное внимание всех, кто был причастен к этому соревнованию.

Сделав в заключительных турах две ничьи (по предложению противников), он выиграл первый приз и гроссмейстерский балл.

Пять тысяч долларов.

И перспективу в следующем соревновании получить высшее шахматное звание.

— Ого! Наслышан! Колоссально, поздравляю! — так встретил игрока своей команды Жорж Гиршманн в Париже.

— Спасибо, — устало улыбнулся Одинцов.

После автомобильного марш-броска они с Симоной решили разлучиться на день, чтобы уладить накопившиеся дела.

— Мне уже поступают предложения уступить Одинцова другим командам. Заманчивые для тебя. Мы столько платить не можем, как, например Осер или Лион. Что думаешь по этому поводу?

Президент клуба напряженно ждал ответа Виктора.

Тот быстро проговорил:

— Никаких перемен! Я остаюсь у вас. А деньги, надеюсь, заработаю в личных соревнованиях.

Жорж, засияв, спустился в винный погреб, где годами у него хранилась многочисленная батарея бутылок вина со всех концов Франции.

Спустя две недели Одинцов прибавил к своим накоплениям еще четыре тысячи долларов и второй гроссмейстерский балл.

Шахматная пресса, комментируя успех русского, всякий раз вспоминала злополучное Торси, ядовито намекая на справедливость решения тамошних арбитров.

Виктор не следил за этими публикациями, полностью «растворившись» в любимой женщине.

Они не разлучались ни на день, но чувствовали, что это феерическое состояние должно скоро прерваться.

— Ты думаешь о своем друге? — шепнула девушка, заметив, как по лицу любимого пробежала тень.

— Да. А как ты узнала? — чуть удивленно спросил мужчина.

— Я чувствую тебя, дурачок, — ласково ответила Симона и положила голову на грудь Виктора.

Потом, помолчав, сказала:

— Тебе надо ехать оформлять все бумаги. Сначала в тюрьму, потом в Москву за родственниками Серова. Узнай его данные в администрации, они должны их хранить. Или через посольство в Москве, что делало ему визу.

— Хорошо. Я завтра начну все это делать. Надеюсь, мне хватит двух недель и пяти тысяч долларов.

Он ошибся.

Крашеная блондинка, секретарша Женевьевы, мягко поставила поднос с чашкой кофе перед Виктором Одинцовым.

— Подождите немного, она скоро освободится, — с сильным акцентом произнесла женщина и улыбнулась посетителю.

Виктор нервничал.

Он понимал, что его отказ от сближения с начальницей тюрьмы не пройдет безнаказанно. Где-то в этих стенах, в холодильной камере лежал труп его друга и от того, насколько быстро администрация пойдет навстречу желанию русского перевезти его в Москву, зависело драгоценное время Одинцова. Оно заканчивалось — срок востребования тела стремительно подходил к концу.

Виктор отпивал кофе маленькими глоточками, напряженно ожидая выхода посетителя.

Наконец, дверь медленно открылась и выпустила маленького смуглого человечка.

Виктор, словно подброшенный пружиной, вскочил с дивана.

Это был тот самый араб, который скупил в клубе мадам Шодэ все его книги и коллекционные шахматы, а потом обманул.

Выставив «оппозицию» собственноручно подписанному чеку.

— Вот ты и попался, гад! — руки Одинцова трясли лацканы пиджака перепуганного араба, на шум из кабинета выглянула Женевьева.

— В чем дело, Виктор? — изумленно произнесла она. — Что ты делаешь??

— Эта скотина, — Виктор кивнул на араба, — обманула меня на две тысячи франков! А как он оказался в твоем кабинете?

— Он держит книжный магазинчик и приносит мне шахматную литературу, журналы, — ответила хозяйка мрачного заведения, — как он тебя обманул?

Араб что-то быстро лопотал на своем наречии.

— Ну, что — узнал меня, сволочь?! — Одинцов в очередной раз встряхнул жулика, раздался треск разрываемой материи.

Дорогой пиджак с отливом не выдержал русского напора и пошел наверху по швам.

— Пардон, пардон! — верещал испуганный человечек. — Отпустите меня, я заплачу за Ваши книги!

Одинцов ослабил хватку и араб, испуганно косясь в его сторону, зашарил по карманам.

Пока он искал деньги, Виктор быстро рассказал француженке о том случае на блицтурнире в клубе мадам Шодэ.

— А ты принял чек от араба? — на русском проговорила Женевьева и рассмеялась. — Это значило просто отдать даром свои книги. Ты же не мог без лицензии зарабатывать деньги во Франции.

— Теперь уже хорошо знаю, — пробурчал Одинцов и брезгливо взял четыре пятисотфранковые купюры из рук человечка, — пинка бы тебе дать хорошего! Чтобы помнил, как надувать игроков!

Хозяин книжного магазинчика пулей вылетел из приемной Женевьевы.

— Ну, заходи, — темные оливки глаз внимательно посмотрели на Виктора, потом бросили взгляд через его плечо, — ко мне никого не впускать, я буду долго занята!

— Хорошо, — ответила высокая крашеная блондинка и закрыла распахнутую испуганным арабом входную дверь в «предбанник» хозяйки.

— Вот! — Женевьева положила перед гостем лист бумаги, на которой только что выписала список обязательных инстанций, где Одинцов должен был получить «добро» на перевозку тела Алексея Серова.

Виктор пробежал глазами по строчкам ровного почерка собеседницы и поморщился.

— Ну? И это обязательно надо тебе? — пытливо вглядывалась в лицо русского начальник тюрьмы. — Он же не родственник, а просто бывший сокамерник.

— Если я пришел сюда, значит надо, — глухо ответил Виктор и, чуть помолчав, спросил, — надеюсь, ты не станешь мешать мне в этом деле, а лучше поможешь?

— Странные вы люди. Мужчины России, — задумчиво проговорила Женевьева, пустив тонкую струйку дыма.

— Что же странного в нас?

— Я не понимаю, тебя, например… — женское лицо приблизилось к голове Виктора, едва не касаясь черными кудряшками его плеча, — что мешало нам побыть вдвоем после ресторана? Это — естественно. А вот прийти ко мне и просить помочь отвезти тело чужого человека в Москву — не укладывается в моем сознании.

Виктор чуть отстранился и поправил заколку на галстуке.

— Это мой друг и я дал себе слово, что он будет лежать в русской земле…