Свидетель - Галина Манукян

Как бы ни было больно от ее слов, но Черкасов вдруг понял: это был крик отчаяния. Она растеряна, испугана и, видимо, совсем недавно перестала видеть хоть что-то. Валерий опять испытал стыд за то, что сам видит. Встрепенулась гордость, но Черкасов поморщился и запил ее чаем, настоящим, индийским, терпким.

Не место ей тут. Вообще надо было понять, где он, собственно, находился. Валерий подошел к окну — горы, окутанные зеленью, дышали спокойствием. Но у него в душе покоя не было.

Варя требовала, чтобы он уехал, но Черкасов не мог. И не потому, что на самом деле, ехать особо было некуда. Вина за слепоту цепляла его к Варе, как крючок, и дергала, мучительно вырывая жабры. Хотелось освободиться от этой боли. Хотелось избавиться от постоянного гнета собственных ошибок, от прессинга извне и снаружи. Хотелось дышать полной грудью.

В памяти всплыли слова профессора-офтальмолога о Саше Морозовой и об ашраме, затем слова индианки и помогающих ему людей, что говорили с уверенностью: Праджни-джи вылечит всё. Может быть, он не случайно оказался здесь? Вдруг есть шанс все исправить? Нельзя его упустить. И, кстати, об упущениях…

Черкасов набрал Сергея.

— Это я. Да не ори, не пропал я, просто уехал. В Британии мне уже ничего не светило. За малым активисты на крыльце не повесили. Купи одноразовый телефон и перезвони мне. Или со стационарного. У тебя десять минут.

Дождался, с нетерпением топчась возле окна, и сообщил:

— Тебе срочно надо вылетать в столицу Гоа. Туда уехала Ника встречаться с каким-то своим русским любовником. Возможно, он — тот самый Егор, о котором ты раньше докладывал. Ты обязан проследить, чтобы ее не сцапал Шиманский. Лучше всего ее взять в оборот до встречи с любовником, если успеешь, конечно. Ни ее любовник, ни кто-либо другой не должны, слышишь, не должны узнать, что она проживает сейчас в Ришикеше. Потому что Варя тут. Делай все, что требуется и даже больше.

— Шеф, ты обалдел? — не поверил своим ушам Ларин. — Ты в Индии, что ли?

— Об этом никому ни слова. Ни Лене, ни матери, ни адвокату, ни заинтересованным лицам. Ты — единственный, кому я доверяю.

— Неожиданный поворот.

— Еще. Нужен хакер, взломать и удалить с Вариной страницы все упоминания об Индии. Лучше ее заблокировать. Когда закончишь в Гоа, приезжай в Ришикеш. С Никой или без нее. Я остановился в гостинице «Индиан отель». И больше не созваниваемся. Торопись.

— Задачу понял. До встречи, шеф.

— Удачи!

Черкасов глотнул остаток чая, решительно застегнул все пуговицы на тонкой льняной рубашке, намотал на шею арабского типа шарф и пошел наводить справки об индусе-целителе. Как выяснилось, чудотворце…

* * *

— К вам нелегко попасть, — деловито сказал Черкасов, усаживаясь на плетеный стул перед пожилым длинноволосым индусом. — Пожалуй, на прием к президенту записаться проще.

— Ты всё-таки тут.

— Да. Спасибо, что помогли мне с сердцем. Но я по другому вопросу. Говорят, вы творите чудеса. Мне требуется чудо. Я готов заплатить, сколько нужно, — начал Валерий, раздраженный тем, что аудиенции этого маленького, худого индуса с седоватой бородой и живыми карими глазами пришлось ждать почти восемь часов изнуряющего жарой дня. Здоровый скепсис боролся со стремлением получить желаемое. Черкасов так устал, что готов был, если понадобится, даже вытрусить волшебство из этого гуру.

Пражни-джи склонил голову и посмотрел на гостя невинно, будто дитя, но Валерий почувствовал подвох.

— Ты красив, как принц, и богат, это видно. Привык раскрывать любые двери, — медленно заговорил мудрец.

Его манера говорить тоже вызвала раздражение у Черкасова: конечно, куда торопиться этому индусу в белых одеждах? Чудеса нужны всем, и паломники со всего мира томятся с вопросами в очереди на жарком солнце Ришикеша, готовые умолять гуру о милости и платить.

— Будда тоже был принцем, наследником огромного королевства, — продолжал на ломаном, слишком мягком, но понятном английском Пражни-джи. — Это не мешало ему ходить почти голым и отречься от роскоши ради света в сердце.

— Что же, — невесело хмыкнул Валерий, — вы предлагаете мне раздать деньги и ходить голым?

— Я тебе ничего не предлагаю, — хитро улыбнулся мудрец. — Деньги не мешают. Если все — целое, как можно взять и отделить от него деньги? Они ведь не помешали императору Джанаке или царю Соломону достичь просветления. Однако… ты не его ищешь.

— Да, — кивнул Черкасов. — Уж точно не просветления.

— Задай свой вопрос.

— Я пришел к вам за тем, чтобы вы вернули девушке зрение. Она живет в вашем ашраме.

— Нет, не за этим.

— А зачем же? — опешил Валерий.

— За освобождением.

Валерий пораженно молчал.

— Но любовь и привязанность дарит Вселенная, — пояснял Пражни-джи, источая вокруг себя гипнотический аромат чистоты и сандала. — И почему дарит, никто не знает. Это тайна. Ты можешь уехать за много миль, хоть на Северный полюс, и жить там с белым медведем, только сердце все равно будет прилетать и касаться той, к кому ты привязан. И мысли будут лететь туда же. Не спрашивай, почему. Это тайна.

Все-таки индус был не прост. Но ведь и не к мошеннику он шел за чудом. Валерий согнулся, убрал упавшую на глаза прядь, глянул на мудреца и тут же склонил голову еще ниже, будто боялся, что тот заглянет за его зрачки, и узнает все его тайны. А главное, Черкасов вдруг испугался, что нечто важное внутри него ускользнет навечно и не вернется, и он никогда не станет прежним…

Да! Вернуть себя прежнего — вот чего он хотел! За этим приехал, сколько можно быть лишь тенью себя? Он пришел вернуть те дни, когда всё было спокойно, когда он сам — хозяин тому, что происходит. Когда проблемы решаются в переговорной, дни напролет банальны и предсказуемы, а жить становится обыкновенно скучно, и чтобы взбодриться адреналином, надо пролететь над ущельем на параплане, рискуя задеть крыльями верхушки сосен и острые скалы.

Он тосковал по самому себе, потерянному и продолжающему теряться в мыслях о Варе. Освобождение было возможно только при исправлении ошибок. Но больше всего на свете Черкасов хотел избавиться от этих чувств-колючек, от которых было столько боли! Да, он пришел за освобождением.

— Это не любовь… — хрипло сказал Черкасов. — Иногда просто делаешь то, о чем сожалеешь. И хочешь исправить… Вот только не знаешь, как.

— То есть ты считаешь, что всё можно исправить, как испорченное колесо или протекшую канализацию?

— А разве нет? — вскинул глаза Валерий.

Мудрец долго размышлял или медитировал, а, может, прислушивался к чему-то в воздухе и, наконец, заявил:

— В таком случае поступок лечится только поступком.

— И что же от меня требуется? — напрягся Черкасов.