Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

слегка удивленно, и пожилого лысого американца. Тот усаживается рядом со мной и спрашивает про дни государственного флага[354], а я, отпив чего-то из бокальчика, переданного мне одним из юных джентльменов, неожиданно обнаруживаю, что могу долго и со знанием дела рассуждать на эту тему.

Пожилой американец поощрительно смотрит на меня и внимательно слушает (что выгодно отличает американцев от нас) и периодически говорит, что мои слова Очень Важны для него (больше, чем для меня самой). Задолго до того, как я исчерпываю тему, Памела переманивает американца к себе, просто и прямо сказав, что ей нужно с ним поговорить. Он послушно уходит к ней, кивнув мне в знак извинения.

Уодделл тут же молча наполняет мой бокал, а виконтесса заговаривает со мной о «ВНЖ». За пять минут приятного общения я успеваю пообещать, что приеду в гости, и мы начинаем называть друг друга по имени. Может ли такое дружелюбие объясняться воздействием алкоголя? Подозреваю, что этим вопросом лучше сейчас не задаваться.

Гостиная к этому времени заполнена мужчинами, сигаретным дымом и гулом множества голосов. Я уже дважды сказала Уодделлу, что, право, достаточно, благодарю вас, но он, несмотря на это, продолжает наполнять мой бокал, а я – из него пить. К горлу подступает дурнота, которая определенно усилится, если попытаться встать с места.

Очень привлекательный сосед по столу рассказывает мне, что сегодня утром с ним произошел крайне досадный казус. Он, к своему огромнейшему сожалению, ударил тростью незнакомку возле клуба «Атенеум». Обеспокоенно говорю, что, наверное, не нарочно? О, чистая случайность. Он показывал другу, как делается подача в гольфе, и не заметил, что за спиной кто-то стоит. К сожалению, у пострадавшей разбились очки, а вокруг собралась толпа зевак, и он счел своим долгом отвезти ее на такси (а) к терапевту, (б) к окулисту, (в) к мужу аж в Ричмонд. Горячо сочувствую и добавляю, что как бы не пришлось ему теперь содержать и пострадавшую и ее мужа до конца их дней, и сосед говорит, что подобное опасение уже приходило ему в голову.

Это ужасает нас обоих практически в равной степени, и мы выпиваем еще по коктейлю.

Памела нарушает наш приятный разговор (я уже было начала недоумевать, почему она так надолго оставила со мной привлекательного незнакомца) и говорит, что Уодделл никогда и ни за что не простит ей, если меня узурпирует кто-то еще, и я просто обязана постараться вернуть ему хорошее расположение духа, поскольку Памеле скоро предстоит сообщить ему о счете от портного, так что не буду ли я душечкой… Она уводит от меня приятного незнакомца, а я пребываю в некотором ошеломлении. Смутно помню, как ко мне неохотно подсаживается Уодделл (наверняка Памела вынудила его составить мне компанию), и мы принимаемся уверять друг друга, что в театрах нынче не дают Ничего Стоящего. Эффект от этого противоречивого заявления оказывается несколько смазанным, когда выясняется, что Уодделл не признает ничего, кроме звукового кинематографа, а я в последний раз была в столичном театре восемь с половиной месяцев назад.

Спустя какое-то время неожиданно понимаю, что я чуть ли не последний засидевшийся гость: Уодделл слушает по радио водевиль, Памела сидит на диване, и один юный джентльмен гадает ей по руке, а двое других стоят сзади и внимательно слушают.

Тихо говорю «до свидания», не обращаясь ни к кому конкретно, и ухожу. Во взгляде портье, кажется, читается сочувствие, но мы ничего не говорим, только натянуто улыбаемся друг другу.

Вынуждена возвращаться на Даути-стрит на такси, поскольку совсем не уверена, что ноги хорошо меня слушаются.

Сразу же ложусь в постель, и еще некоторое время комната как-то странно кружится.

25 мая. Жизнь превращается в вихрь удовольствий, и я чувствую себя крайне виноватой, читая письмо от Жены Нашего Викария. Она пишет, что я наверняка усердно пишу Новую Книгу и вот бы узнать, о чем и какое у нее название. Она тогда поговорит с «бутсовской» библиотекаршей, вдруг это чем-нибудь да поможет. Сама она крайне занята, в саду красиво, но в этом году весна очень поздняя. Постскриптум. Слышала ли я, что старая миссис Бленкинсоп едет в Борнмут?

Собираюсь написать содержательный и интересный ответ, но получается только, что я либо хвастаюсь, либо пересказываю сплетни и скандалы. Решаю подождать до вечеринки Эммы Хэй на Литтл-Джеймс-стрит, – может, тогда будет о чем написать.

(NB. Явный самообман, поскольку совершенно понятно, что Жену Нашего Викария точно не развеселят и не заинтересуют выходки знакомых Эммы.)

Еду в Миклхем на автобусе (полтора часа) проведать Вики. Она встречает меня очень радостно и ласково и выглядит лучше, чем всегда, но заявляет, что перетрудилась. Спрашиваю где. Отвечает, что на ритмической гимнастике (которой они занимаются раз в неделю по часу). Все остальные уроки ей очень нравятся, и отметки у нее очень хорошие, что немедленно подтверждают наставники. Еду обратно на автобусе (час сорок пять минут) и по возвращении в Лондон чувствую себя так, будто съездила в Шотландию ночью, третьим классом и всю дорогу сидела, неестественно выпрямившись.

26 мая. Эмма в зеленом балахоне, который выглядит так, будто его сшили из старой занавески, в сандалиях и с накрашенными ногтями на ногах приезжает ко мне, и мы идем на Литтл-Джеймс-стрит. Интересуюсь, кто будет на вечеринке, и Эмма, как обычно, туманно отвечает, что Все, абсолютно Все, но не снисходит до того, чтобы назвать имена или хотя бы примерное количество гостей.

Вид улицы вынуждает сомневаться, что где-то здесь есть помещения, способные вместить Всех, и это подозрение усиливается, когда мы с Эммой заходим в маленький домик, спускаемся по узкой каменной лестнице и оказываемся в длинной вытянутой комнате с черными стенами и желтым потолком. В ней совсем нет мебели, зато есть множество странноватого вида, но наверняка интересных людей, которые пытаются докричаться друг до друга.

Эмма торжествующе заявляет, что все как она и говорила – настоящее столпотворение, а вон тот мужчина живет сейчас с негритянкой, и она нас познакомит, если представится шанс.

(Очень хотелось бы узнать, с какой целью, поскольку задать ему единственный интересующий меня вопрос будет все равно невозможно.)

Погруженный в мысли джентльмен с бородой смотрит на Эмму, рассеянно говорит: «Дорогуша…» – и тут же отходит, а Эмма решительно устремляется за ним.

Поражает количество очков в роговой оправе и показное небрежение нарядной одеждой, а также очень странная особенность присутствующих: волосы почти у всех либо неестественно прямые, либо аномально кудрявые. Рядом со мной беседа ведется главным образом о поразительной картине на стене. Мне кажется, что она изображает Адама и Еву на самой ранней стадии отношений, но