Зверь - Ане Риэль

Сначала одним, потом и другим.

– Эй! Помнишь женщину, о которой ты намедни спрашивал, – вдруг сказал бармен, наливая. Он склонился над стойкой, чтобы их никто не подслушал. – Ее муж заходил. Он ее выследил, теперь, небось, будет держать в ежовых рукавицах. Едва ли она еще зайдет.

Бармен подмигнул болгарину.

– Разве что он ее вышвырнет. Тогда у тебя может появиться шанс. Я же видел, как ты пялился.

Болгарин со смешком пожал плечами.

– Ну да, она чертовски хороша, – вздохнул бармен. – Но неуправляема. На моем месте всякое видишь и слышишь.

Болгарин не ответил, сейчас лучше промолчать. Он про себя посмеялся при мысли, что такой великан, как Карл, не справился с какой-то бабой. Скорее всего, Карл со своим медведем уже в пути. Он же собирался только заехать домой, чтобы задать жене взбучку.

Сегодня ночью она будет одна… и завтра утром. Приятная мысль. Болгарин будет нежен с маленькой избитой утренней звездочкой, как только закончит пить.

Потом придет время исчезнуть, даже если подозрение падет на ее мужа.

Карл, доверчивый простофиля.

Уродливые девственницы! Болгарину было глубоко все равно, сколько мужчин развлекались с женщиной до него, главное, чтобы она была привлекательной. Учитывая все обстоятельства, едва ли кто-то пустится в погоню, если он позарится на нее. Разве что его посетят чересчур извращенные фантазии; такое ведь тоже бывает.

Да уж, если болгарину чего-то и хотелось, так это красивую одинокую женщину на отшибе. Он оставил нескольких на родине, за что его и разыскивали. Они никогда не выживали.

Еще была пара детей.

Одно слово

Даника осторожно открыла дверь на кухню. Она заметила, что Карл там. По запаху. Пахло пóтом и алкоголем. Но она его не видела. Темнота снаружи проникла внутрь. Она удивилась, что он не зажег свет.

Наверное, уснул. Хотя еще рано. Или нет? Они еще не ужинали. Она потеряла счет времени, когда уснула в кустарнике. Словно время слилось воедино с давящей темнотой и стало вещественным. Погода заперла в себе время, время сдерживало погоду. Все замерло в ожидании.

По какой-то причине она решила, что лучше всего не зажигать свет и не шуметь, проходя через кухню. Она шла медленно, очень медленно. Сердце никак не могло успокоиться. Это же моя собственная кухня, думала она. Мой дом. Мой муж. Чего мне бояться?

Он меня любит, заверяла она сама себя. Он обещал любить меня в радости и в горе, а Карл всегда сдерживает обещания. Всегда. Она не сомневалась, что он сдержал даже клятву верности, несмотря на свое ветреное прошлое. Внезапно ее озарило, она решила попробовать поговорить с Карлом. Не в тот же вечер, но наутро, когда он протрезвеет. И она тоже. Просто поговорить. Это поможет.

Сильнее всего ее беспокоило его молчание. Оно словно темнота, и не знаешь, что за ней скрывается: пустота или что-то еще, более опасное.

Из гостиной донесся звук, она остановилась и прислушалась. Знакомый звук. Это Карл ворочается во сне, сейчас захрапит. Наверное, уснул на диване. Значительно успокоившись, она вышла в коридор и заглянула в гостиную. Она разглядела его очертания на диване, одна рука свисает огромной тенью, ноги перекинуты через подлокотник. Запах алкоголя с силой ударил ей в нос, словно физически оттолкнул ее назад. Он победил. Она попятилась.

Даника не была голодна, она устала до истощения. Больше всего ей сейчас необходимо в одиночестве забраться в постель, сбежать в сон с его безобидными фантазиями. Во сне было что-то надежное. Все еще не зажигая свет, она прокралась в спальню, разделась и надела белую ночную сорочку.

Она уснула, не успев подумать, что надо покормить сына.

И подмыться.

Между ног у нее горело. Кипело. Она не понимала, вечер сейчас, ночь или раннее утро. Она проснулась от тепла; от того, что его борода колола ей ноги; от острого запаха алкоголя, врезавшегося ей в нос, так что сводило живот. От его рук, захватывающих бедра снизу, прямо за коленями, и отводивших их назад. Он не лизал ее, он ее нюхал. Изучал. И впервые за много дней хоть что-то сказал.

Одно слово.

Шлюха.

Леон просыпается

Леон проснулся в темноте. Прислушался. Знакомые звуки животных рядом, мыши под кроватью. И его собственный урчащий живот.

Он подполз к доскам, чтобы посмотреть, можно ли кого-нибудь погладить. На мгновение ощутил шершавый язык. Тогда он принес миску с остатками каши, обмакнул пальцы в холодную, склизкую кашу и просунул пальцы между досок. Снова язык. Он лизал так настойчиво, что Леон заулыбался.

Потом он и сам поел остатки. Погрыз кусочек хлеба, лежавший под одеялом. Немного попил из кувшина с водой, стоявшего на комоде. Он должен бережно обращаться с кувшином. Когда он очень хотел пить, движения его становились слишком резкими, и кувшин мог разбиться. Бах. Осколки на полу.

Этот кувшин отличается, он холоднее на ощупь. Его нельзя разбить, говорила мама. Можно только сильно сжать. Он был осторожен. Только чуть-чуть сжимал в руках.

Она заходила? Нет, ее тут не было.

Вдруг Леон выпрямился. Когда он засыпал, тут был другой! Теперь Леон вспомнил его. У него мягкие брюки и усы под носом.

Мирко!

Леон огляделся в темноте. Мирко ушел, но он точно был здесь раньше. Они разговаривали. И гладили друг друга. Ему это не приснилось. Он на всякий случай заглянул под кровать. Оттуда на него смотрели две мышки. Рядом с мертвой кошкой.

Мог ли зверь забрать Мирко?

Леон выскочил из кровати и побежал к двери. Он прильнул к ней.

– Мирко, ты там? – он шептал, чтобы зверь не услышал его.

Ответа не последовало, но дверь слегка поддалась, когда он к ней прислонился. Раньше такого не бывало. Когда уходили мама или папа, дверь оставалась надежно заперта. В конце концов он перестал толкать ее.

А тут дверь приоткрылась. На щелочку.

Леон толкнул обеими руками, и тяжелая дверь распахнулась. Он позабыл про животных, которые могут разбежаться, про зверя, который может зайти, и осторожно вышел наружу, в темноту, в животе у него скребло.

Темнота снаружи была не такая, как в комнате, но он хорошо в ней видел. Воздух тоже отличался. Запахи другие. Он все это знал, но все равно все ощущалось новым, и он был с этим наедине.

Сейчас он будет писать. И не только.

Мама говорила, чтобы он терпел или делал все в ведро в комнате, и обязательно накрывал его потом крышкой. Он обычно