Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

Аркаша растерянно смотрел вслед уезжавшей машине: а как же он, неужели Сырец выбросит его из жизни? Снова бедствовать всей семьей? Но Сырец не собирался выбрасывать Аркашу из своей жизни. Его гнал страх, теперь он боялся всего; милиции, простого участкового, соседских сплетен, доносов. Груженая машина мчалась по трассе, в кузове весело погромыхивали фляги и ведра. Дорога действовала на Сырца умиротворяюще, он успокаивался за рулем, все страхи казались ему мелкими и ничтожными мыслишками, а все опасения – смешными. В дороге можно было помечтать о Зойке, подумать о делах, времени и суете. В дороге Сырец складывал в уме цифры, подсчитывая будущие доходы от продажи готовой продукции, которую еще нужно было где-то изготовить. Сейчас он судорожно перебирал всех знакомых, у кого можно было временно расположиться со всем этим скарбом. Сырец машинально оглянулся, утварь лежала на местах, зато сзади за ним гналась какая-то машина. Кореец. Быстрый, как олень. Но Володя усмехнулся, покачав головой, дескать, напрасный труд, кореец, на дороге нет равных Сырцу. Он начинал учиться водить машину на зоне. В колонии. Это самый большой университет в его жизни. А после отсидки его водительским образованием занимался сам Семеныч. Водитель с большой буквы. Про таких говорят, у них мастерство от Бога. Разве кто-нибудь может догнать или перегнать Сырца? Нет, Володя Сырец головой отвечает, что никто не сможет обогнать его. Он оглянулся еще раз и прибавил скорость, он ехал ровно, но быстро, почти молниеносно, ловко манипулируя переключением скоростей. Вскоре быстроходный кореец полностью стерся из зеркала заднего обзора.

Аркаша долго смотрел на дорогу, мыслями догоняя Сырца, он еще пытался что-то доказать Володе, о чем-то бормоча злобным шепотом, но мысли рвались, а слова путались. Тогда Аркаша откинул бочку с чистой водой, подождал, пока вытечет вода, вынес из домика бак с обычной, из колодца, и запустил ее в резервуар. Когда вода начала растекаться по бутылкам, Аркашино лицо посветлело. Заливая грязную воду вместо чистой, он словно мстил Сырцу за его удачливость. «У нас таких, как ты не любят. Тебя никогда не примут в нашей среде. Все евреи считают тебя уголовником. Ты для нас нелюдь!». Аркаша, наконец, обрел способность облекать слова в приличные формы. Он не ругался, не проклинал. Просто констатировал факт.

* * *

Из гаража Сырца и Зойку вызволил сосед. Ему позвонили по телефону и попросили открыть гараж. Володя долго разминал окоченевшие суставы, помогал Зойке привести себя в надлежащий вид, затем они медленно побрели к дому. В квартире словно Мамай прошел. Все кругом разбросано, разломано, разбито. Сырец открыл шкаф, удивляясь, как это мебель не тронули. В шкафу было пусто. Вынесли все, что смогли унести. Радиоаппаратуры не было, видеотехники тоже. Шубы, куртки, золото, звезда Давида – все исчезло. Как ураган пронесся. Еще утром квартира благоухала достатком и благополучием, все в ней было устроено с умом и комфортом. Сейчас она напоминала партизанскую землянку после набега фашистов. Еврейский погром. Сырец вздрогнул. Снова всплыла фраза из отцовского лексикона. Когда-то Соломон сбежал в Ленинград от еврейских погромов. Через поколение сын ответил за принадлежность к избранной нации. Его жилище было разгромлено опытной рукой варвара.

– За что? – заголосила Зойка, но мигом притихла, придавленная грозным взглядом Сырца.

Он долго топтался по кухне, вылавливая на полу какие-то банки с крупой, перечницы, солонки, сброшенные из кухонных шкафчиков, видимо, ради шутки. Зойка засучила рукава и принялась за уборку. Они молча двигались по квартире, пытаясь придать ей хотя бы видимость человеческого жилья, но попытки закончились неудачей. Все провода были обрезаны. Сырец нашел инструменты и взялся за ремонт электрических сетей, заодно подсоединил телефонный провод. Послушал трубку. Тишина. Но телефон работал. Вскоре появился свет, а следом за ним и тепло. Оба устали, и, как по команде, будто сговорились, собрались на кухне, присев за пустой стол.

– Зоя, это твоя работа? – сказал Сырец и обвел рукой круг, что явно означало – эта женщина виновата в разгроме жилища.

– Да ты что, Вован, с ума сошел? – рассвирепела Зойка, с ненавистью глядя на него, – да за что ты меня так? Что я тебе плохого сделала?

Она его ненавидела. Даже глаза потемнели от ненависти. Сырец усмехнулся. До этой минуты он не задумывался над ее чувствами, не позволяя себе думать об этом. Все само собой узналось. Зойка его не любит. И никогда не любила. Наверное, она навела бандитов. Придется разобраться с ней.

– Придется разобраться, – сказал Сырец и поставил на плиту чайник, – успокойся, не плачь, сейчас чаю попьешь и согреешься.

Зойка тихо и молча плакала. Слезы текли по красивому измученному лицу, оставляя на щеках грязные полоски. У нее тушь не водостойкая. На слезы реагирует.

Сырец вздохнул. Он еще не знал, как и с кем станет разбираться. Зазвонил телефон. Володя нервно передернулся. Это надолго, он будет дергаться, как Буратино до той поры, пока не узнает, кто его предал. Сырец снял трубку: «Слушаю!». В трубке помолчали, повозились, а потом медленно выдохнули: «Якова в больницу увезли!». И послышались короткие гудки. Сырец побледнел. Яков после смерти родителей остался в «хрущевской» квартирке. Он доживал свой век в бедности. Перед Яковом у Сырца были обязательства, он должен был возвратить ему долг, тот самый, что не успел вернуть родителям. Сырец схватился за голову. Когда его оставили в гараже, те трое отправились к брату. Теперь вина за жизнь Якова повиснет на Володе. Но Сырец не знал, что скоро его настигнет еще одна новость. Ближе к ночи позвонил Аркаша и сообщил, что его тоже ограбили, унесли все деньги Сырца. Это было последней каплей. Сырец заорал, обращаясь наверх: «Да за что же? За что!». Но ответа он не получил. Тогда Володя опустился на стул и заплакал. Он давно не плакал. Вид плачущего еврея вызывал в нем усмешку. Но теперь настала его очередь. Он плакал и молился, но ни одной молитвы наизусть не помнил. В памяти носились обрывки молитв, тех самых, что когда-то читал Соломон в своем углу. Их было много, этих рваных обрывков, Сырец повторял слова невпопад, собирая их в пеструю кучку, выдергивая из памяти, как овощи из грядки, но они согревали его душу, успокаивали, постепенно возвращая его к нормальной жизни. Он долго бормотал странные слова, склонив голову на руки. Зойка не выдержала и сбежала в комнату, укутавшись пледом, и еще долго тряслась от холода и страха. Она никак не могла согреться. Два человека в одной квартире были чужими. Общая беда не сблизила их, наоборот, напрочь разъединила. Они не стали чужими в результате бедствия. Они всегда были такими, как выяснилось. Утром оба успокоились. Зойка пыталась что-то объяснить, но Сырец не стал слушать. Тогда она собрала какие-то вещи, и, побросав их в сумку, ушла, на прощанье громко хлопнув дверью. Замок звучно щелкнул. Сырец едва не задохнулся от ярости. «Она, она меня сдала, больше некому», – думал он, ослепляя себя вспышками набегавшего гнева. Но утро выдалось добрым и солнечным, суля впереди большие надежды. И Сырец понемногу оттаял. Уже к середине дня он понял, что все уладит, поставит на свои места, разрулит ситуацию. Каждый получит то, что хотел, и то, что заслужил. Если у него ничего не получится, значит, Сырцу пора на покой. Тоже выход, и не самый плохой. Володя заметно приободрился. Он больше не вздрагивал от телефонных звонков, от боли и воспоминаний из-за перенесенных унижений в гараже, от потери молодой, но временной женщины. Сырец стал самим собой. Многие не могут обрести себя даже через продолжительное время, Володе же хватило одной половины белого дня, а вторую часть первого дня после пережитого ужаса он потратил на размышления. Мысли текли плавно и размеренно. Он заново переживал свою жизнь. Память упорно приводила его на Александровскую ферму. Дом с тенистым садом, каменные сараи, доброе и родное кладбище. И солнце, как много было солнца в далеком детстве. Но нарочитая суровость отца и холодная отстраненность матери заслоняли собой яркие впечатления детства. В доме всегда было тепло, но молчаливо, только в редкие периоды выпечки мацы бывало весело. Володя и Яков бегали наперегонки, таская на подносах аккуратные стопочки вкусного праздничного хлеба. Но это продолжалось недолго, после переезда в панельный дом все праздники закончились. В крохотной квартирке окончательно и бесповоротно поселилось гнетущее молчание, усиленное присутствием деспотического духа Соломона.