Моя еврейская бабушка - Галия Мавлютова

Третьей на очереди была «крыша» Сырца. В девяностые появился спрос на «крыши», многие создавали себе самопальную защиту, и многие уходили под ее сень. В те времена жить без «крыши» над головой было опасно. Люди остались один на один с мародерами и рейдерами. «Крыша» Сырца состояла из бравых ребят, выходцев из местного отделения милиции. Часть уже уволилась оттуда, а вторая благополучно уживалась и там, и здесь, получая жалованье за праведную службу в двух местах разом. Сырца встретили прохладно, «крыша» уже знала, что на него совершено разбойное нападение.

– Вован, мы не знаем, кто это такие, чесслово, не знаем, – загалдели бравые крепыши, сгрудившиеся вокруг письменного стола в охранной конторе.

Сырец искоса взглянул, что это у них там? В мониторе ярко зеленел пасьянс «косынка». «Всем скопом играют, в одиночку им не справиться с «косынкой», – беззлобно подумал Сырец, а вслух сказал, перекрывая шум старого монитора. – А когда узнаете?

– Да вот, как соберемся, – на свой вопрос он получил не очень определенный ответ.

Сырец задохнулся от явной демонстрации коллективной наглости, он мог делать все, что угодно: смеяться им в лицо, материться, ругаться, раскладывать пасьянс вместе с ними – но он лишь улыбнулся им в ответ, дескать, собирайтесь, друзья, собирайтесь. Были бы ваши сборы недолги. И он ушел, небрежно помахивая пустым «дипломатом». Денег у него больше не было.

В последнюю очередь Сырец решил навестить брата. Он долго оттягивал момент встречи с прошлым. Увидев в дверях Сырца, Яков ничего не сказал ему, лишь скорбно поджал губы. Больничная палата поражала своими размерами, наверное, раньше здесь располагалась царская конюшня. На старых койках лежали разные люди. Одни спали, другие делали вид, что спят. Во время свидания Яков страдальчески поджимал губы, молча разглядывая оранжевые апельсины, принесенные Сырцом.

– Мне нельзя апельсины, у меня повышенная кислотность, – наконец, сказал Яков, нарушив долгое молчание.

– А я и не знал, что у тебя кислотность, ты бы сказал мне, – посетовал растерявшийся Сырец.

Володя засуетился, завозился с пакетами, скрывая неловкость. Ему было стыдно перед братом. Из-за его «темных» дел пострадал беззащитный Яков – любимец Соломона и Ханны. В детстве Сырец ревновал брата к родителям, а сейчас стыдился того, что произошло. Хорошо, что родителей уже нет с ними, они бы страдали от случившегося.

– У всех есть кислотность, и у тебя тоже есть, а у меня она повышенная, – забрюзжал Яков, явно недовольный визитом брата.

– К тебе кто-нибудь приходит? – спросил Сырец, заметив стоявшие на тумбочке баночки с мутным бульоном и пакетики с салатами.

– Да, приходят, Аркаша был с женой, и еще там, – Яков взмахнул рукой в сторону, дескать, бывают посетители.

Сырец едва сдерживался, чтобы не сорваться и не наговорить грубостей, но в ушах у него стояли слова, сказанные лечащим врачом Якова: «Травмы тяжелые, опасные для жизни. Вы поосторожнее с ним, не беспокойте его, не травмируйте».

– Они что-нибудь говорили? – сказал Сырец, осторожно подбирая слова.

Яков задумался и прекратил брюзжать. В палате стоял тяжелый дух, исходящий от лежащих обитателей. Сырец поморщился, у него не было средств, чтобы перевезти Якова в приличную больницу.

– Говорили, говорили, сильно ругались, да на тебя ссылались, мол, это все из-за тебя, ты им что-то должен, деньги какие-то, – проворчал Яков, прибираясь на тумбочке.

Брат тяжело ворочался на кровати, гремя баночками и коробочками, а Сырец корчился от душевных мук. Ему было жаль своего брата. Однажды в детстве Яков проехался по нему тележкой. Они помогали отцу на кладбище – тот уже не мог перевозить тяжелые тачки с гранитом. Володя бежал впереди, а позади него Яков толкал тележку с камнем. Володя запнулся и упал, а Яков по инерции прокатил тележку вперед, прямо по позвоночнику Сырца. Спина уцелела, но в душе Сырца остался шрам, кажется, он до сих пор не зажил. Внутренняя рана кровоточит. Может, это был ответ за ту тележку? Так суждено свыше!

– Ты прости меня, Яков, – пробормотал Сырец, мысленно кляня себя за то, что не смог даже принести приличную передачу в больницу, – а апельсинами угостишь медсестер. Я потом еще принесу.

Сырец ушел из больницы, погруженный в воспоминания. Бедный Яков! Ему было жаль брата, жаль себя, и еще чего-то жаль, но чего, Сырец так и не понял. А задумываться ему некогда было. Он дал себе слово, что найдет их. Непременно. Он опередит их.

Но они сами объявились. По телефону. Сперва молчали в трубку, как тогда, еще до нападения, а потом заговорили. Сырец узнал эти голоса. Они звонили по очереди. Начинали утром, заканчивали в одиннадцать вечера. Прошел один день, второй, третий… Сырец озирался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь из троих, но поблизости их не было. Тогда он стал приглядываться к проезжающим машинам. Он ведь запомнил серого корейца на дороге. Тогда водительский стаж и автомобильный опыт пригодился ему. И он опознал бы его даже сейчас, по прошествии времени. Но знакомого корейца нигде не было. Сырец был настроен решительно, ему нужно было избавиться от страха и от чувства вины. Его мучила и изводила душевная боль из-за брата. Яков пострадал по его вине. Чувство вины досаждало Володе, он никак не мог забыть страдальческие глаза Якова. Старший брат поразительно был похож на Соломона, и Сырцу казалось, что это отец смотрит на него своими глазами с того света. Дома он не отдыхал, его мозг судорожно метался в лабиринтах мыслей в поисках выхода. Одна мысль ускользала от другой, третья цеплялась за вторую, и так продолжалось до тех пор, пока Сырец не почувствовал, что сходит с ума. Никто уже не сможет помочь ему. А сам он растерялся, разбросав свои мысли в разные стороны. Так нельзя. Нужно собраться. Сырец обхватил голову руками и закачался вместе со стулом. Звонки раскалили докрасна телефонный аппарат, а у него до сих пор нет никакого плана. Все трое представлялись по телефону «Васями». Они требовали, угрожали, просили. Им срочно понадобились чужие деньги. Сырец изнемогал под гнетом звонков. Он не был готов к шантажу. Если бы его деньги были в сохранности, он нашел бы выход, но Сырец растерялся из-за того, что утратил все сбережения, в одночасье потеряв все, на что потратил жизнь. Качаясь из стороны в сторону, Сырец ощущал себя последним дураком. Его кинули. Подставили. Обманули. Еще никогда его не обманывали. Ни разу не подставили. И он сам старался жить по правилам, которые установил когда-то в колонии. Во-первых, нужно быть честным, во-вторых, держать слово. Если соблюдать два этих правила, можно прожить долгую жизнь достойно, но он не подготовился к обману, думая, что его никогда не предадут. Предали. Предали. Предали. И не важно, кто это сделал. Главное, что кто-то его предал. В один из вечеров, когда по телефону особенно назойливо звонили трое в масках, Сырец вдруг вспомнил, как однажды он сидел у чана с трупом вместе с участковым Кореневым. Тот день возник в его памяти мгновенно, со всеми мелкими подробностями, с четкими очертаниями деталей и предметов. Валентин. Да. Его звали Валентин. Не обращая внимания на трезвонящий телефон, Сырец бросился к ящикам и коробкам, где хранились старые блокноты и ежедневники. Он долго перебирал старые записи, рылся в тетрадях, записных книжках, и, когда окончательно потерял терпение, в одной из бумажек увидел полустертую надпись: «Валентин Коренев». И номер телефона. Сырец долго изучал бумажку, вертя ею во все стороны. Номер тоже стерся. Сырец подносил бумажку к глазам, затем отводил руку далеко от себя, чтобы различить цифры, написанные десятилетия назад. Наконец, номер высветился в его памяти. Сырец сличил его с бумажкой, номер сошелся. Володя сбросил входящий звонок и набрал номер.