Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев

Когда Набоков, Аджемов, Винарев и я в первый раз попытались доказывать в недрах кадетского центрального комитета на Французской набережной, 8, что надо свернуть с путей нашего классического империализма, мы столкнулись с самым упорным сопротивлением. Милюков со свойственной ему холодной отчетливостью доказывал, что цели войны должны быть достигнуты, что нельзя говорить о мире, пока не будет создана Югославия и т. д. Генерал Алексеев, ходивший тогда к кадетам и числившийся в нашем партийном списке по выборам в Учредительное собрание, развивал мысль, что армия может быть поднята, только бы найти твердую архимедову точку приложения рычага, который ее подымет. Наша группа спрашивала, где же лежит эта точка, и не получала ответа. К. Н. Соколов – бывший тогда красноречивым глашатаем истин подлинной кадетской внешней политики, со свойственными ему блеском и обыкновенностью речи, разбивал наши построения. После наших совещаний, в которых Набоков выступал как осторожный вождь всей партии, считавшийся с настроениями всех ее крыльев, мы составили для собиравшегося тогда предпарламента проект перехода к очередным делам, осторожно говоривший о мире по общему решению союзников. Но нас и, больше всего, меня, действовавшего в меньшим чувством партийной ответственности, провалили огромным большинством голосов. Я не буду вспоминать другого совещания – происходившего около этого времени у кн. Гр. Н. Трубецкого, где вопрос о продолжении войны был поставлен еще более решительно и резко. Набоков рассказал о нем в своих воспоминаниях, и я не буду повторять его рассказа. Но я должен добавить, что я так же отчетливо запомнил, как и Набоков, это собрание. В самом деле, ни разу раньше и ни разу позже Набоковым, Коноваловым и другими не была так ясно и просто формулирована та дилемма, к которой Россию прижали события – разумный мир или неминуемое торжество Ленина.

Набоков чрезвычайно интересовался в то время вопросами внешней политики. Шла речь, по почину М. И. Терещенко, о назначении его послом в Лондон, куда, как известно, Временное правительство всех составов так и не нашло времени назначить своего представителя. Конечно, более блестящего выбора нельзя было сделать среди тогдашних правительственных и общественных верхов, чем Набоков, для поста русского посла в Лондоне. У него были все данные – глубокая умственная культура и светское воспитание, превосходная политическая школа и великолепное знание языков, самообладание и настойчивость, гибкость и находчивость. Но план посылки Набокова в Лондон не осуществился – я не помню уже, по какой причине. Он остался в Петербурге бороться за вторую часть своего ответа на вопрос «что же дальше и где выход?».

То была уже область внутренних политических отношений революционной России. Мы видели его понимание задач, которые стояли на очереди. В огромном хаосе, в который превратился весь русский мир, надо было найти и укрепить «великие и подлинные начала русской революции».

Эти начала были Набоковым записаны в акте отречения Великого Князя Михаила: сильное правительство, ведущее страну к Учредительному собранию… «Посему, – кончался этот акт, – призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Была ли ошибочна эта концепция или нет, я подробно судить здесь не буду. Ставка на русское народовластие была, бесспорно, бита. Но следовало ли из этого, что должна была ставиться другая задача и что другая задача могла быть вообще тогда поставлена. Я глубоко убежден, что, отдав все свои силы торжеству этой политической концепции, Набоков не ошибся, что унаследованные человечеством от двух французских революций идеи учредительной власти и всеобщей подачи голосов в России, так же как бесчисленное множество раз в других странах, могли сослужить огромную организационную роль. Но надобно было, чтобы к Учредительному собранию вела страну сильная власть, способная через народную волю строить, а не разрушать.

Набоков с величайшим интересом и огромным вниманием отдался стоявшей на очереди задаче правовой организации. Если эпоха короткого существования Временного правительства дала рождение ряду совершенно выдающихся по своим внутренним достоинствам законодательных актов – погребенных вместе с собой Временным правительством в его крушении, – то в этом заслуга, прежде всего, двух людей – Набокова и Кокошкина. В Юридическом совещании при Временном правительстве и в совещании по составлению закона о выборах в Учредительное собрание оба они стояли в первом ряду. Юридическое совещание было маленькой, быстро спевшейся коллегией юристов, и работа в ней была легка и приятна. Но комиссия по составлению закона о выборах в Учредительное собрание была многоголовым сборищем, почти парламентом, и тем, кто, как Набоков, принимал в ней деятельное участие, приходилось преодолевать величайшие трудности. Я хорошо помню Набокова в качестве председателя редакционной комиссии Совещания при обсуждении правил о выборах на фронте. Надо думать, что соответствующая часть Положения о выборах навсегда останется единственным в своем роде прецедентом в истории избирательного права. Всеобщие выборы в их самой современной и тончайшей постановке приходилось применить в полевых окопах, лицом к лицу с немецкой тяжелой артиллерией. Сколько настойчивости, выдержки и политики надо было вкладывать в эту работу, чтобы не сделать из выборов на фронте простого предлога для дезертирства. Приходилось с трудом отбиваться от максимализма левых коллег, частью все еще не успевших к тому времени научиться государственному делу.

В конце концов, работа была закончена и выборы назначены. Но обстановка, в которой им надлежало протекать, была окончательно испорчена. Если в мае месяце, когда Набоков писал свой призыв не брать en bloc русской революции, можно было еще питать какие-то иллюзии, то в осенние месяцы, когда в Собрании узаконений стали одна за другой появляться отдельные части Положения о выборах в Учредительное собрание, власть оказалась окончательно расшатанной.

Ее всячески чинили и подмазывали за эти месяцы. Набоков, быстро – после ухода с должности управляющего делами Временного правительства – занявший одно из первых мест в составе руководителей кадетской партии, принимал участие во всех бесконечных эпизодах междупартийных переговоров «о конструкции власти», как тогда говорилось. Он приходил в полное отчаяние. Людьми в ту минуту владели в России слова, не воля. Психоз слов порождал безысходное всеобщее безволие. От «полноты власти» остались только жесты Керенского. Набоков вкладывал во все эти попытки столковаться с левыми и помочь беде самую строгую добросовестность и добрую волю. Даже близким он не сознавался в том, что в последние месяцы Временного правительства было, я убежден, его внутренним смертным приговором февральской революции. Он пользовался, я знаю, доверием левых и всегда защищал публично и в партии так называемый «коалиционный» принцип.

Оставалась последняя надежда и последняя ставка – Учредительное собрание. Набоков баллотировался и был избран. Он деятельно вел предвыборную кампанию, постоянно выступая на митингах в Петербурге и Петербургской губернии. Продолжалась работа и другого рода. После закрытия совещания по выработке закона об Учредительном собрании в качестве его преемницы оставалась действовать для руководства выборами и разъяснения избирательного закона так называемая Всероссийская комиссия по выборам в Учредительное собрание. В. Д. Набоков был ее товарищем председателя. Вы помните, что выборы в Учредительное собрание происходили после большевистского переворота. Комиссия продолжала заседать, следя ежедневно, как рушилась всякая законная почва для выборов. В качестве товарища председателя Комиссии Набоков подписал 8 ноября воззвание от имени Комиссии, кончавшееся словами: «Тягчайшая ответственность перед родиной падет на всех, кто дерзнет покуситься на правильность избрания Учредительного собрания, с которым вся страна связывает ныне свои надежды». Эти слова были заключительным аккордом всей организационной работы эпохи Временного правительства, кануном последнего поражения организационной формулы февральской революции. Через несколько дней на заседание Всероссийской комиссии вошел взвод солдат, принесший собственноручно написанное распоряжение Ленина об аресте «кадетско-оборонического состава» комиссии: В. Д. Набоков и все мы были отведены в Смольный.