Лиса в курятнике - Екатерина Лесина

От вопроса унтер вздрогнул.

Вытянулся.

Но, разглядевши, кто спрашивает, разом успокоился.

— Да… думал было вмешаться, но обошлось. — Он положил рученьку на саблю, красуясь перед гражданским, который в военных глазах был человеком, может, и нужным, но по сути своей ничтожным, чести лишенным. — Но все ж… не дело это… девушек и в такое место…

Тут Димитрий мог бы ответить многое, но… зачем?

Он бочком, бочком отступил от почти влюбленного унтера, в затуманившемся взгляде которого с легкостью читались картины пречудесные, и слился с толпою. Не без усилий, конечно, ибо даже в чиновничьем сером мундирчике, который престранным образом делал людей невидимыми, он все же отличался от местных. Однако тут заклятьице, там камешек круглый на ниточке… Ее императорское величество порой удивительные камни создавала.

И вот уже на Димитрия и не глядят.

А он…

Он подошел так близко, что мог бы прикоснуться к рыжей…

И кого к ней приставить-то? Стрежницкий не то чтобы отказывается, но объективности он всяко поутратил, а это для дела вредно. Другого? Нет других, чтобы сыграть могли… да и преподозрительно будет.

Или…

Самому?

Оставить в покое? Вот она отчаянно пытается объяснить бабам, что пропавшие без вести — это еще не значит мертвые и что сперва надобно выправить документы, а уже после рассчитывать на компенсацию по потере кормильца.

Те же стоят, рты приоткрывши. Кивают.

Хотят барышне глянуться.

Авось и накинет рублик или хотя бы платьем старым сподмогнет. Оно-то срамное — мысли эти простые были понятны, — однако из сукна добротного. Перелицевать, подшить — и детям ладно выйдет…

— Хорошо. — Рыжая махнула рукой. — Давайте по порядку.

По докладу если, то деньги свои она получила от купца, который подрядился новую серию мыла выпустить, а оттого и заключил договор на рекламу оного. Вот только…

Прежде он предпочитал брать девиц помоложе.

Или понадеялся на ее успех в конкурсе? Да и целая баронесса, как ни крути… баронесса небось немалых денег стоит. Может, и вправду все так, как оно видится, а Димитрию в другом месте искать злодеев надобно.

В «Сплетнике» о ней тоже отзывались снисходительно, мол, есть барышня такая, чего-то там пишет, несомненно, неважное, ибо важное девице кто ж доверит? Нет, она неплохая, главное, в дела настоящие, мужские, не лезет, не пытается прыгнуть выше головы. А что про цветочки, так… кому-то и про них надобно. Оно-то, может, и гордиться чтобы, так не особо есть чем, но все больше платят, чем если в школе какой.

Нет, Димитрий лично против женщин работающих, особенно если работают они не в угольных шахтах, ничего не имеет. Да и не ему, половину жизни сознательной в дерьме чужом копающемуся, осуждать кого. Так что… пусть пишет, хотя что на конкурсе она не только личиком светит, но и сплетни собирает для сотоварищей из газетенки своей, это понятно, главное тут, чтобы краю не потеряла. Вот за этим Димитрий лично проследит.

— Значит, денег вы не получали?

— Вот те крест! — хором ответили бабы, и перекрестились, и поклонились. Правда, одна уточнила:

— А пять копеек?

— Какие пять копеек? — устало поинтересовалась рыжая.

— Так… до вас барыньки приезжали. Медяков детишкам отсыпали. Мой пять копеек принес…

— Нет, это не считается. А по бумагам… расписывались?

— Где?

Расписывались и вспомоществление, согласно оным бумагам, получили в полном размере, включая по десять рублей серебром на обзаведение хозяйством и дополнительно — детские. Ведомость давно уж передали, чистенькую, аккуратненькую, заверенную тремя подписями.

Додумается спросить?

— В бумагах. Скажем, приезжал кто из чиновников?

— Был писарчук! — радостно воскликнула бабища в мужской одежде. — Аккурат вот как мы туточки пришли, так и появился… списки составлял.

— Составлял, значит. — Рыжая поскребла кончик носа. — А вы в тех списках…

— Крест ставила. — Бабища кивнула важно. — Он велел, я и поставила…

— Поставила… плохо…

Бабы замолчали, а рыжая махнула рукой:

— Разберемся… покажите пока мне, откуда воду берете…

Она спрыгнула, и сразу оказалось, что этим огромным женщинам, в которых явно ощущалась иная, не совсем человеческого свойства кровь и позволявшая им выживать в горах, она едва достает до плеча. Впрочем, рыжую это, кажется, не слишком смущало.

— И мусор… отчего у вас тут беспорядок такой? — строго поинтересовалась она.

Димитрий пристроился следом.

— Неужели и дома такой был?

— Так то… мы… туточки… чего оно тут? А мы так… мы ж не знали…

Источник, некогда полноценный родник, выведенный сквозь каменную толщу к корням старого дуба, был чист и воду давал студеную, сладкую. Однако дерево почти погибло. Темная кора его отслаивалась кусками, а в трещинах виднелось гниловатое нутро. Редкие листья еще держались, слабо дрожа, но чувствовалось — и до осени не дотянут.

Каменное ложе разбили.

Вороны и лисы раскопали ямины, и вода текла, мешаясь с глинистою мертвою землей.

— Эх… хоть тут почистить могли бы, — вздохнула рыжая, опускаясь на корточки. Ботинки ее почти утонули в грязи, но она будто и не обратила внимания. — Мало ли где жить выпало… нельзя ж в таком беспорядке.

И бабищи загомонили, заголосили, выясняя, кто из них больше порядку желал и почему руки не дошли навести…

— Идите уже, — устало произнесла она. — Помогите… стыд… вы ж не свиньи, вы люди… и живите по-людски… тут или где еще… денег нет, так ведь мусор-то… мусор прибрать можно или здесь…

Она махнула рукой и повторила:

— Идите… помогите там.

— А…

— А я тут попытаюсь…

Вода была ледяной. Она хватала за пальцы и жаловалась, жаловалась. Лизавета слышала голос ее, как слышала и боль земли.

— Сейчас, — она погладила гладкую кору дуба, — сейчас помогу…

Если сил хватит.

Она закрыла глаза, настраиваясь… магия… магия — это придумки глухих людей, которые не способны слышать мир, так ей говорила Едэйне Заячья Лапа, которая лицензированным магом не была, да и вовсе читать не умела, во всяком случае книги, но вот во всех окрестных селениях знали: Едэйне способна мир исправить.

Как?

А обыкновенно.

Сядет она у костра, прямо на голую землю, и холода не ощутит, разве что круглые пятки порозовеют слегка. А она положит на колени белый бубен и задумчиво, легонько коснется его пальцами.