Bella Германия - Даниэль Шпек

Так или иначе, спустя четверть часа Энцо имел на руках новый трудовой контракт. Здесь платили куда лучше, чем на рынке. Полагались хорошие надбавки за риск для здоровья и жизни, а также за ночные смены. Знания немецкого языка не требовалось. Интернациональные бригады гастарбайтеров сутками напролет надрывались в туннелях под мюнхенскими домами и улицами. Объект требовалось сдать к летним Олимпийским играм 1972 года. Энцо гордился новой работой. Строить, создавать что-то своими руками – это совсем не то что переставлять ящики с места на место. Но на такую роскошь, как курсы немецкого языка, у него не оставалось ни времени, ни сил. А чтобы заслужить уважение коллег, было достаточно одних крепких кулаков.

Джульетта чувствовала: что-то назревает. За ужином Энцо в рубахе, покрытой уже неотстирываемыми разводами от пота, поглощал pasta e fagioli[115]. На другом конце стола Винченцо, не отрываясь от еды, учил наизусть «Лесного царя».

В вечерних новостях показывали, как одиннадцатая платформа Центрального мюнхенского вокзала за какую-нибудь пару часов превратилась в концертную площадку. Кого здесь только не было – политики и дипломаты, представители федерального министерства труда и музыканты. Встречали молодого турка по имени Исмаил, прибывшего специальным поездом из Стамбула. Ни о чем не подозревающий виновник торжества прямо из вагона шагнул под лучи софитов и в объятия министра, вручившего ему телевизор.

Только потом Исмаил узнал, что он миллионный гастарбайтер. На самом деле все обстояло не совсем так. Миллионным был один португалец, который прибыл в Кёльн в 1964 году, за что и получил в подарок мопед. Но Кёльн не Мюнхен, а рабочих рук по-прежнему не хватало везде. Поэтому политики и решили назначить нового «миллионера». Исмаил стал «миллионным гастарбайтером» из южноевропейского региона, куда простоты ради определили не только Турцию, но и Тунис. Теперь эти две страны числились первыми поставщиками рабочей силы на немецкий рынок.

Министр произнес долгую речь, в которой пригласил в Германию новых гастарбайтеров и отметил как особую заслугу иностранных рабочих высокие показатели экономического роста, позволившие обеспечить немецким пенсионерам достойную старость.

Перепуганный Исмаил таращился в камеру, не понимая ни слова. Ни один из выступавших ни разу не помянул, что и «миллионера», в свой черед, не церемонясь, выпроводят домой, невзирая на заслуги перед немецкой экономикой. И проводы будут далеко не такими торжественными, как встреча.

Пока Энцо вкалывал под землей, Гримм устроил Винченцо в Луизианскую гимназию. Джульетта тоже отправилась с ними, нарядившись в лучшее платье. Директор гимназии, старый друг Гримма, пожал руку новому ученику. Винченцо даже не заставили сдавать вступительные экзамены. Хотя он и настаивал, желая продемонстрировать знания. Вместо этого директор поведал гостям о своей любви к Риму. Винченцо уже понял, что чудесные перемены в жизни, по крайней мере отчасти, объясняются его происхождением. При этом он по-прежнему не догадывался, кому на самом деле обязан такой удачей.

Прощаясь с учителем во дворе, Винченцо решился на вопрос:

– Скажите, сколько мама платила вам за урок? Я надеюсь вернуть ей долг.

Джульетта побледнела.

– Ничего не платила, – ответил Гримм. И добавил, видя изумление на лице мальчика: – Ведь преподаватель гимназии – не только работа, но и призвание.

Винченцо стыдливо опустил глаза:

– Я верну вам долг.

– Непременно, – улыбнулся Гримм. – Мы будем в расчете, если сумеешь применить в жизни то, чему научился.

На другой стороне улицы от дерева отделилась тень.

Солнце взошло сразу после того, как мы выехали из Рима. Тело отяжелело – только сейчас дала о себе знать бессонная ночь. За окнами мелькали городские окраины, кучи мусора под ржавым дорожным ограждением. Похоже, мы попали в другую эпоху.

Винченцо молчал, я тоже. Нам обоим требовалось время освоиться в этом новом мире. Я подняла голову от дневника. Винченцо курил. Обветренное лицо с тонкими чертами, кудрявые темные волосы. Дневник его матери стал для меня ключом к нему самому. Не узнай я, каким Винченцо был в детстве, он бы так и остался для меня чужим – человеком, который не мог быть моим отцом.

– Может, почитаешь мне вслух? – предложил он.

– Не знаю, надо ли.

– Как-никак она моя мать.

Впервые в голосе его послышалась обида. Это меня неожиданно тронуло. Винченцо вытряхнул сигарету из помятой пачки и опустил стекло. В лицо пахнуло утренней свежестью. Желтые страницы дневника зашелестели, и что-то упало на пол. Я нагнулась – фотография. Винченцо, лет пятнадцати, с растрепанными темными волосами, сидел на скутере. Из-под воротника дафлкота выглядывал медальон-сердечко – символ Октоберфеста. Скептический взгляд устремлен прямо в камеру. Но я никогда не верила показному бунтарству, уж очень часто им прикрывают неуверенность в себе.

На плече Винченцо лежала большая рука – все, что осталось от вырезанного из снимка мужчины. Без сомнения, это Энцо. И еще одна фигура рядом с мальчиком была вырезана.

Я протянула снимок Винченцо. Он зажал его в пальцах руки, лежавшей на руле. Некоторое время фотография прыгала перед его носом, словно интригуя. Между тем и этим Винченцо пролегло полжизни. Знать бы, в какой момент человек из одного становится другим.

– А это что?

Винченцо кивнул на бумажку, приклеенную к странице дневника.

Я развернула листок. Письмо.

Глубокоуважаемая фрау Маккарони,

С радостью сообщаем Вам, что вашему эскизу платья присуждено первое место в нашем читательском конкурсе. Он будет опубликован в следующем номере журнала.

Винченцо улыбнулся.

– Ты помнишь? – спросила я.

Он кивнул. Вытряхнул еще одну сигарету.

– А почему это тебе так интересно?

– Тебе разве нет? – удивилась я.

– Я давно оставил это в прошлом.

Оставил в прошлом. Да, конечно, ведь это его жизнь. Это для меня все словно происходит сейчас, впервые. Чтобы событие стало прошлым, его надо пережить.

– Она повесила это письмо в лавке. Как диплом или сертификат.

– И она двинулась дальше? Ну… я имею в виду клиентов и все такое.

Винченцо молчал, думая о чем-то.

– Она все время проводила за прилавком, – наконец сказал он. – Джованни постоянно уезжал… Они с Розарией жили то там, то здесь. А клиенты… к ней ходили одни гастарбайтеры – кому укоротить брюки, кому сшить свадебное платье… Это было не то, о чем она мечтала. К тому же у них с Энцо не было лишних денег на ткани, они все откладывали на свое жилье.