Bella Германия - Даниэль Шпек

Я никогда не считала, что Робин разбирается в искусстве, но до сих пор он понимал, что лицо коллекции – единственное, чего нельзя купить за деньги. И вот теперь он продал наше с ним общее дитя чужим людям, для которых индивидуальность не более чем маркетинговый инструмент. Нечто вполне заменимое.

– Надрываешься с утра до вечера, выворачиваешься наизнанку, чтобы тебе просто похлопали. И это весь итог?

Слова вырвались у меня сами собой. Я проклинала и Робина, и всю индустрию моды и уже помышляла о мести. Нет, я не стану сидеть под дверью, как побитая собака. Я отстою свое дитя, пойду на все, если потребуется. Робин будет умолять меня не покидать фирму, но в конце концов уйдет он, а не я. В Мюнхене я первым делом найму адвоката. Но чем сильнее подхватывала меня волна гнева, тем острее я понимала свою беспомощность. Если реально смотреть на вещи, в суде против Робина я не боец.

Под моими ногами разверзалась пропасть. Я злилась на себя, стыдилась отца. Надо же так распуститься именно при нем! Еще подумает, будто мне нужна его поддержка.

Но Винченцо был здесь, рядом. Он просто выслушал меня. Без осуждения и без жалости – просто выслушал.

– Ты похожа на Джульетту, знаешь об этом? Ты пошла в нашу семью. Талант не дар, талант – проклятие.

Я поняла его. Винченцо имел в виду не меня, не Джульетту. Он говорил о себе.

– У нее получилось?

– Что получилось?

«Прорыв», хотела сказать я. Проклятое слово, как я его ненавидела.

– Стать счастливой.

Он молчал. Достал дневник, протянул мне.

– Почему ты сам не хочешь мне рассказать?

– Потому что знаю об этом не больше твоего. Джованни все время прятал от меня этот дневник. Невероятно.

– Но у вас с ней были хорошие отношения?

– Мы были одним целым, я и она.

– А про Винсента… неужели ты совсем не догадывался?

Он покачал головой:

– Только после ее смерти.

– Когда она умерла?

Об этом Винченцо говорить не мог.

– Почитай мне, пожалуйста.

Мюнхен, 21 марта 1971

Вот уже который день я думаю только о Винсенте. Чем упорнее стараюсь от него освободиться, тем больше привязываюсь к нему. Я чувствую себя мухой в паутине.

После прерванного поцелуя в машине у Джульетты не было времени на свидания. Им с Энцо пришлось бороться за то, чтобы остаться в квартире. С арестом студентов, основных квартиросъемщиков, их договор аренды был аннулирован.

И однажды утром, в понедельник, на кухне появился крепкий баварец в шляпе и кожаном пальто и осведомился у Энцо, что тот здесь делает. Представился он домовладельцем.

Энцо только что вернулся после ночной смены и стоял перед незнакомцем в одном нижнем белье. Его немецкого явно не хватало, чтобы разобрать баварский господина Платтнера, законного арендодателя, которого он собирался было вышвырнуть за дверь.

Когда позвонил Энцо, Джульетта была в лавке. Она тотчас поспешила домой. Ко времени ее прихода Энцо успел успокоиться. При виде человека, способного его понять, домовладелец пришел в еще большее негодование.

Его возмутило состояние квартиры – это первое. Второе, и главное: он ничего не знал и не хотел знать о субаренде, которая не предусматривалась его договором со студентами и, таким образом, не была законной.

Джульетта даже не подозревала о том, что студенты ничего не сказали о них домовладельцу. Равно как и о том, что ушлые троцкисты брали с них половину всей арендной платы – это за одну-то комнату! Платтнер дал «нелегалам» время до конца месяца, все же он не был зверем.

Когда Джульетта перевела его слова для Энцо, тот немедленно пошел собирать вещи. Он не хотел от этого человека никаких одолжений.

– И куда ты намерен идти? – спросила Джульетта.

– В крайнем случае будем спать в магазине. Господь нас не оставит.

Джульетта снова бросилась к господину Платтнеру:

– Мы порядочные люди… Никакой политики, никаких наркотиков. Мы семья, католики… Вы ведь тоже католик?

Разумеется, он был католиком, так что с того? Платтнер не понимал, почему должен разыгрывать из себя доброго самаритянина. Шнапс был шнапсом, бизнес – бизнесом, а иностранцы – иностранцами. Он ничего не имел против Джульетты, но квартиры предпочитал сдавать немцам. Так оно надежнее.

Джульетта достала из шкафа разрешение на работу и вид на жительство.

– Мой муж работает на строительстве метро, мой сын учится в гимназии…

Джульетта была столь убедительна, что Платтнер засомневался. Но Джульетта хотела, чтобы он подписал договор с Энцо как с основным арендатором.

– Но это вам не по карману, – пробормотал Платтнер.

– Нет проблем, коллега, – буркнул Энцо, оттесняя Джульетту в сторону.

Все что угодно, только не унижения. Супруги удалились к себе в комнату паковать вещи. Домовладелец последовал за ними.

– Ну хорошо, раз уж вы на этом так настаиваете… – Обращался он исключительно к Джульетте. – Для начала на год… И чтоб никакого чеснока, понятно? И размер платы мы немного подкорректируем… скажем, на двести марок меньше. Согласны, фрау…

– Маркони, – подсказала Джульетта.

Энцо подписал договор тут же, на кухонном столе, и Джульетта пообещала следующим же утром внести предоплату за три месяца.

После ухода Платтнера Джульетта скрылась в ванной, чтобы Энцо не видел ее слез. Так заканчивалась любая ее попытка прорваться к счастью. Только казалось, что она вот-вот ухватит его, как происходило то, что отбрасывало ее назад, в трясину семьи. Словно ее и в самом деле кто-то сглазил. Уж не ее ли собственная мать?

Когда вернулся Винченцо, она объявила, что отныне у него своя собственная комната. Удивленный Винченцо захотел знать, откуда у них деньги на аренду всей квартиры. Энцо успокоил сына: пока они с матерью работают, квартира им по карману. Джульетта не сказала Винченцо, что на их счете недостаточно денег, чтобы внести плату за три месяца вперед. Придется влезть в долги.

Энцо не сомневался, что она рассчитывает на помощь Джованни. Он откупорил бутылку хорошего вина – что случалось не так часто, – чтобы отметить удачу. Даже Винченцо налили бокал. Редко когда доводилось видеть Энцо таким счастливым. И Джульетта больше радовалась за него, чем за себя. Мыслями же она была с Винсентом. Поднимая бокал с мужем и сыном, она представляла себе гостиную в бунгало, где ужинали в этот момент Винсент и его жена.

На следующий день Джульетта узнала истинную причину человеколюбия Платтнера. Дозвониться Джованни на Салину она так и не смогла, зимой телефонная связь барахлила по причине непогоды, когда единственный кабель, соединяющий остров с Сицилией, оказывался поврежден. Наутро связь появилась, но бармен, у которого по-прежнему был единственный телефонный аппарат в деревне, сообщил, что Джованни в отъезде – отправился на Сицилию договариваться с поставщиками. Джульетта подумала, не одолжить ли денег у Винсента, но тут же отогнала эту мысль.