Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

возмущённо, — отойди, коль не умеешь! Воды дайте! Руки мне помыть, да ему рану промыть!

И раз! Подзатыльник прилетел, откуда не ждал. Крепкий!

— Как со старшими! — стоит работяга, вызверился.

— Здесь не возраст нужон, а умение! — и глазами давлю, не опускаю. Уверенность показываю. — Н-ну… давай.

Сдал работяга назад. Вид такой недоверчивый показывает. Вроде того, што если я што не то, то он меня ух! Щенка такого!

Вода сразу нашлась. Помыл я руки, рану на голове чистить начал.

— Нагайкой! — шипит поранетый, — ненавижу! Как скот – плетью!

Пока он шипит ненавистно, я волосы и грязь из раны поубирал, промыл, да и перевязал. Состричь бы ещё волосы вокруг раны, если по-хорошему, да куда там!

И ведь такое дело, што в кои-то веки к месту вылезли из прошлой жизни знания. Картинки такие – раз! В голове-то. И вспомнилось мал-мала. Учился оказанию первой помощи, значицца. Имел интерес. Это впридачу к тому, што в больницах лёжачи понахватался.

Только ведь какая закавыка! Умом представляю, што надо, а руки привычки такой не имеют. Да и условия такие себе, сильно полевые. Но делаю, и объясняю заодно, как надобно. Громко! 

— Руки чистые перво-наперво! Потому как где там руками лазил и какие там говны налипли, это одна большая и нехорошая загадка! Што там думаешь за себя, и што на самом деле, это большая такая разница. Думать ты можешь што угодно, но предполагать должон всегда самое наихудшее, и от того и плясать. А добавлять свои говны в рану – распоследнее дело!

Слушают! Если б просто языком чесал, так думаю, вряд ли. Чесальщиков таких среди работяг не шибко привечают. А тут руки сами быстро вспомнили, што и как делать надо, да и делают.

И ловко ведь получается! Ну да я и не работяга с руками заскорузлыми.

— …почистить рану от говен, — вот прицепились ко мне эти говна, а?! Но доходчиво выходит. Бубнить начну про бактерии и даже грязь, оно вроде и не то. То есть не для всех. А говна, это да! — Рану промыть, а если глубокая, то и почистить…

— …твою душу в Бога мать! — заругался под моими руками раненый. Но што характерно – не вырывается! Ногами весь издёргался, грязь изрыл каблуками, а голову держит как может. Через всю щёку нагайкой-то просекло, до кости! Щека от боли дёргается мелко под рукой, будто вибрирует. Эх, зашить бы, да нечем! Да и было бы…

— Терпи, — с языка чуть не сорвались те слова про казака и атамана, но вовремя язык-то и прикусил! Не тот момент, про казачков вспоминать-то. — Грязь в ране всегда к воспалению приводит! А воспаление, да на голове, это распоследнее, што тебе нужно! Сразу гной в мозг, и всё – ты на небесах, родные плачут. Оно тебе не надо ты уж поверь!

Тудым-сюдым, а нате! С переломом мужик. И на меня смотрят! Я-то понимаю, што делать надо, но знания эти лубочные от практики ой как далеко! Так себе, одни только картинки просмотренные, да текста под ними чутка. Ка-ак заколотило меня!

— Деревяху! — ору не своим голосом, штоб колотун перебить. — Ему в зубы, а мне – дощечки на руки, заместо лубка пока! Чистые!

Забегали, засуетились. Нашлось! Минуты не прошло, а на! В руки суют.

Вправил, примотал, и ноги сразу – раз! Подогнулись. Поймали меня за шиворот, да и на носилки жопой усадили, штоб хоть не в грязь! С переломом который, лежит в беспамятстве от боли, да и я немногим лучше. Как скрежетнула кость о кость, так только чувство долга и удержало от обморока.

— Пей! — фляжка, от которой так сивухой несёт, што ой! Одного запаха хватило, штоб отойти мал-мала.

Отошёл, да и захотел назад, на стену – штоб по репортёрски, значицца! А тут снова – казаки!

— Гу-у! — и посвист с ура. Страшно! Хоть и за спинами стачечников, а страх берёт! Вижу только, как толпа единым организмом живым назад сперва… потом вперёд… Поколыхалась единым организмом живым, да и снова раненых понесли. Мно-ого больше, чем по первому разу!

— Выцепили! — и ненависть в голосе сдавленная, пока я ему голову перематываю, — успели наших похватать ста-анишники! Ненавижу! С-суки! Псы царёвы!

Такое получается, што вроде как и отбились, но не все. Часть работяг из передних рядов успели похватать. А стоптали скольких! Несут, и несут…

Начал перевязывать одного, а гляжу – не дышит. Руку на шею, где артерия… Всё. Глаза только пальцами закрыл, пока не закоченели, да и головой в сторону показываю. Копытами, значицца, грудь смяли.

Не сразу меня и поняли-то. Бабёнка какая-то взвыла было в голос, да и сама себя замолкнуть заставила. Слёзы катятся, саму ажно шатает, но молча!

Снова – ура, и стачечники заколыхались. А потом пальба, залпами! Один, второй, третий! И в атаку!

Смяли стачечников казачки, проломили оборону. И ну конями топтать, нагайками работать! Ярятся чубатые, зубы щерят не хуже коней своих. Даже пена из оскаленных пастей идёт одинаковая!

Один зачем-то на раненых полез, хотя они отдельно лежат, на помостике дощатом. На коне! Зубы щерит, слова матерные выплёвывает. Злой! Глаза ажно белые, а через них сама ненависть бездумная смотрит. Лютая, нерассуждающая. Такого в сечу бы конную, да штобы лава на лаву, а он на безоружных! Берсерк херов.

Бабёнка та самая, зарёванная – перед ним, да и руки в стороны – раненых защищает, значицца. Нагайкой! Только осела тяжко, да кровь через платок проступила.

Меня будто вскинуло! Руку в карман, за ножом… а не нащупывается! Сегодня нарошно оставил, штоб если с полицией, то никаких вопросов. Блядь! Знал бы!

Глазами в него вцепился… Ну, думаю, я тя запомню! Свидимся иль нет, не знаю, но запомню! Каждую рябинку твою в памяти отложу! Нос, на сторону свороченный, скулы широкие, со шрамиком. Глаза белесые, усы с рыжиной.

— А, — слышу со стороны, — бунташник малолетний? Пшёл!

И толчок в спину – сапогом из седла. Ну и пошёл. А куда деваться?! Это потом разбираться начнут, а пока – нагайкой по голове! Или просто – пли!

В сторонку нас попервой, да ещё немножечко казачки повозились. А потом всё, отхлынули от фабрики.

— Отбились, — зло засмеялся мужчина, стоящий рядом, и дрожащий от холода – кто-то из казачков успел сорвать с него добротную бекешу.

— Пока отбились, — уточнил второй, — так, по частям, рвать и будут.

Постояли так, да и через Москву до Таганки. Пешком. Прохожие встреченные крестятся, но с разными чувствами. Господа которые, те всё