Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

учебники исторические, но, — снова пожимаю плечами, — сложно воспринимать их иначе, чем сборник мифов и легенд.

Вижу среди собравшихся Ковалевского, известного историка, юриста и масона по совместительству, и неловко становится. Наговорил, понимаешь ли!

А с другой стороны – што? Молчать, штоб никого не обидеть? Батрачил бы до сих с таким настроем на тётку, да в ножки кланялся за доброту. Ну или на Дмитрия Палыча прислужничал. Так-то!

— …барином написано, о барах, для бар! — охарактеризовал я «Войну и мир» графа Толстого. — Господская литература!

«Ох и несёт тебя, Егор Кузмич!», — думаю про себя, но остановиться не могу.

— Позвольте, — протиснулся вперёд распушивший бороду социолог и публицист Южаков. — Впервые сталкиваюсь с таким определением, как «Господская литература». То есть литература, по-вашему, делится на господскую…

— …и русскую, — рубанул я сплеча.

— Бывает, — поправился я, найдя глазами Антон Палыча, — и всехняя. Чехов, Гоголь… может ещё кто, но сходу не припомню.

— Получается, — осторожно осведомился Южаков, — что привилегированные классы в народных глазах не русские?

— Известно дело! — соглашаюсь с ним. — Господа!

— То есть получив образование, — в глазах Южакова зажёгся спорщицкий азарт и коварство, — и перейдя в некую условную касту господ, русский человек перестаёт быть русским?

— Когда как, — ой, несёт меня… — Бывает, што и остаётся русским. Бывает, што и перестаёт.

— И кем же он становится в народных глазах? — в глазах Южакова огонёк торжества.

— Вырусью!

— Однако! По законам Российской империи, — на меня наставляется назидательный палец, — русским считается всякий православный.

А мне в голову картинка такая – раз!

— Можно, — спрашиваю, — карандаш и бумагу? Наглядно проще.

Быстро отыскали. А народищу вокруг… меня ажно потряхивать начинает, но раз уж начал… — Считаться, — начал я отвечать, рисуя одновременно, — они могут кем угодно, а по факту – вот!

И рисунок хомяка в аквариуме, да с подписью.

«Пушок вырос в аквариуме, следовательно – он рыбка».

— Следуя такой логике!

Наговорил! Ан нет, нормально всё. То есть поспорили со мной вроде как на равных, поулыбались, но по словам дяди Гиляя, вернувшегося сильно заполночь, приняли меня за "Многообещающего молодого человека", простив горячность и логические огрехи.

С одной стороны – обидно. Я там…

С другой – облегчение. Пусть! Пусть как хотят воспринимают. Пока. У меня суд завтра, а весной ещё и экзамены за прогимназию сдавать. Благонадёжность и всё такое. Хотя бы до поры.

Тридцать девятая глава

Скинув на руки Саньке шапку и пальтецо, наскоро накидываю на белую рубаху застиранный фартук, и напяливаю картуз как можно ниже. Подхватив судки и дымящийся чайник с кипятком, проворачиваюсь вокруг себя.

— Как есть, мальчик из трактира! — одобрительно кивает дружок, показывая большой палец. — Ну, давай!

Участие в самонастоящей почти политике даёт обоим такой кураж, што ого! Азарт! И на благое дело, опять же. Не дуриком за ради форсу!

В меблирашку забежал, как так и надо. Таких вот мальчиков из близлежащих трактиров – тьма! Больше только тараканов под ногами прохрустело. От входа пахнуло гнилой и прокисшей капустой, трухлявым деревом, клопами и застоявшимися перегаром, дешёвой водкой и протухлой ливерной колбасой, пропитавшей само нутро дешёвых меблирашек.

— В девятый нумер! — меняя голос, пропищал опухшей бабище на входе, даже не повернувшей головы в мою сторону. И на второй этаж!

— Заказ! — и дуриком на дверь надавливаю, а ну как открыта? Так и есть! Ажно досада взяла за чужую дурость.

В нумере двое – Яшин, из Иваново-Вознесенского рабочего союза, которого только по описаниям знаю, и тот самый паренёк, который за библиотеки на стачке пёкся. Настороженные! Руки в карманах, но револьверы не вытаскивают, потому как ну мало ли! Я ж всё-таки на полицейского агента никак не тяну!

— Конспиролухи! — досадливо выговариваю им, сдёргивая картуз с головы.

— Егор? — глаза библиотекаря лезут на лоб. — Панкра…

— Тш… — погрозив кулаком, ставлю принесённое за издревле грязный ветеранистый стол, покрытый ожогами и порезами, — и у стен есть уши!

— Свой, свой… — закивал отчаянно библиотекарь Яшину, перейдя на отчаянно громкий театральный шёпот, — соавтор статьи, которую Владимир Ильич так хвалил!

— Соавтор из меня такой же, — отвечаю сердито, — как из вас конспираторы! Учиться, учиться и ещё раз учиться должным образом! А не как сейчас! Да! Я што пришёл? Ну, вы же знаете, как я зарабатываю? Песни, танцы!?

Библиотекарь закивал, в нескольких словах пояснив всё связнику от Ивановских ткачей.

— Вот… позвали давеча на Хитровку. Не то сильно и рад, но некоторым людям опасно отказывать. Не так штобы што, но могут и затаить. А оно мне надо? Полезные связи могут быть, за неимением собственных других. День рождения у одного из набольших иванов, так вот.

— Ну, — спотыкаюсь мысленно от нервенности обстановки, но быстро собираюсь с мыслями, — а там знают уже, что прошлый свой хитровский гонорар я на больницу для бедных отдал. Вот… и спросили, куда в этот раз. Я за вас и сказал. Вот…

Достаю из-за пазухи конверт и вытряхаю денюжки.

— Две триста сорок! Извольте пересчитать, и это… расписок не надо! Иваны хотели ещё рыжьё, но тут дело такое, што ну его на! Деньги, они и есть деньги, а с золотом попадётесь ежели, то уже чистая уголовщина и дискредитация самой идеи.

— Однако! — Яшин остро глянул на меня. — Не ожидал от уголовного мира такого сочувствия к идеям рабочего класса!

— А и нет их! — на лицо сама выползает злая улыбка. — Случай! На слуху стачка, да ещё и я маслица подлил. Им, значицца, невместно передо мной ниже оказаться! Если я, плясун и актёришка, на стачке сперва, а потом на празднике, и так вот щедрюсь, то им и вовсе!

— Силён! — ткач отзеркалил мою усмешку.

— Ну дык! — в тон отозвался я. — Но это так! Не для всехних умов и не для похвальбы! Не любят воры такие вот психологические ходы в свою сторону. Обидятся. Лады? Даже меж своими не особо. На што денюжки тратить, сами решите – адвокатов там, врачей, подкупить кого. Вам видней!

— Так, — напяливаю картуз назад, и напоследок, — ты бы это… Библиотекарь… языком помене, ладно? Ну то есть может и не ты лично, — поправляюсь, видя в глаза смертную обиду, — а через ваших утечка была. Проснуться толком не успели господа полицейские начальники, потому и я поперёд их к вам, ясно-понятно?

Библиотекарь катнул желваки не в мою сторону, и кивнул, сощурившись. Ох, чувствую, подрежут там язычки кому-то!

— Подробности, — поворотившись к Яшину, — уж извините! Долго, а вам и некогда сейчас. Да и не хочу свои связи хитровские раскрывать. Люди мне доверяются, а не вообще.