Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев

что такое гениальность? Гениальность – актуализированная возможность порождать новые ментальные объекты, обладающие формой семиотического текста. Внимание наше сконцентрировано на двух аспектах: гений порождает новое и затем облекает это новое в зримую, ощущаемую форму. Новое означает «немыслимое», «непредставимое», несуществовавшее, и здесь мы оказываемся в центральной точке формулирования определения гениальности – гений, в отличие от просто талантливого человека, создает нечто такое, что до него не существовало в мышлении, создает мыслительный объект, для которого ранее даже не существовало места в распределенном человеческом разуме. Естественно, что подобная «богоравная» способность творить «из ничего» не могла не потрясать воображение, ибо, как принято считать, люди не обладают таким креативным даром. У наблюдающего этот феномен креативного чуда сразу же возникает вопрос о природе обретения таких сверхчеловеческих возможностей, и обычным ответом являются туманные словеса об «игре природы», распределяющей свои дары по логике произвола.

Говоря о логике произвола, мы тем самым постулируем хаотичность силы, определяющей мир, а на такую гнусность, повторяя речь Данте, «следовало бы ответить не словами, а ударом кинжала». Будь человеческий мир подчинен случайности и тем самым лишен распределенного интеллекта, он давно бы разрушился, уподобившись рунической змее, пожирающей свой хвост. Но даже если оставить в стороне метафизические рассуждения, многочисленные сторонники малодушной и трусливой логики произвола забывают о том блистательном факте, что все те, кого они так охотно называют гениями и лишают креативной воли, стали считаться гениями лишь потому, что оставили после себя свидетельства-тексты, в которых можно найти сохраненный ими ключ к их творческой способности. Ибо воля, заставляющая гения порождать текст, есть воля креативной силы к самообнажению, к разглашению того опыта, без обладания которым люди обрекут креативную силу на вечное заточение в герметично закрытом сосуде образов, подобно арабскому джинну – в его медной лампе.

Креативная сила, едва возникнув в человеке, требует зримой реализации. Формальное знание или эстетические объекты, порождаемые этой силой, – лишь побочный продукт, ибо она стремится прежде всего к свободе; ею, подобно вирусу, движет необоримая воля к бытию, она стремится захватить все пространство своей «экологической ниши», каковой без преувеличения является разум каждого человека. Хорошо известно, что музыкальный и поэтический ритм может «заражать» собой человека, развиваясь в нем наподобие эмбриона. То же самое происходит и с мыслительным, творческим ритмом – ритм креативности может подчинить себе человека, превратив его разум и волю в свою питательную среду. Коллективный, распределенный разум человечества вынужден поддерживать свою незримую жизнь через эту экспансию креативности – таков закон выживаемости этого живого организма.

Рассматривая креативность как «разумный вирус», мы не можем не посчитать тексты разносчиками этой «священной болезни». Следовательно, истинный смысл и предназначение текста гения – передать читателю сведения о кратчайшей дороге к творческой мощи. Кратчайшей же дорогой является та, по который шел автор текста, ибо его текст, являющийся путеводителем, способен безмерно сократить дни пути. Путь этот обычно пролегает через туманный болотистый ландшафт неукорененных, свободных от рефлексии образов, и путешественник, минуя эти имагинативные местности, рискует, подобно тому, кто пересекает малярийные болота, почувствовать в своей крови нестерпимый жар «священной болезни» креативности. Поясню: образы, уже использованные некогда человеком для достижения креативной силы, как бы заражены через него этой креативностью, подобно тому как комар, в чье тело вошла кровь больного малярией, впитывает с кровью и болезнь. Образ становится носителем вируса креативности, и тот, кто вступает с ним в соприкосновение, заражается этим вирусом так же, как заражается малярией человек, укушенный комаром – переносчиком болезни.

Я должен объясниться перед читателем за столь странное и на первый взгляд неуместное сравнение креативности в ее высшей степени – то есть гениальности – с болезнью. Болезнь – зло, креативность – высшее благо и счастье, ибо она дает свободу, но есть между ними нечто общее: и болезнь, и креативность обретаются помимо осознанной воли человека. Вирусные заболевания передаются через бесконечные цепочки носителей инфекции, креативность же передается через соприкосновение с «зараженными» образами. Но на этом я кладу предел «вирусной» метафоре – образ может овладеть человеком лишь в том случае, если внешняя по отношению к сознанию ситуация сделает это «заражение» необходимым. Как видите, одной быстрой мыслью вирус превращается в вакцину, и то, что в мире человеческого организма, в мире тела должно было бы вести к смерти, в ментальном мире дает человеку жизнь.

Эти слова – сердцевина найденного мной опыта. Креативность нисходит к человеку в бесконечно трудную минуту и дает ему жизнь – таков секрет гениальности. Ею нельзя овладеть просто так, по своей прихоти, если на то нет истинно «эволюционных» причин – согласитесь, было бы безумием утверждать, что птицы обрели силу крыльев и утратили силу ног, следуя лишь произволу своего желания, а не направляемые к этому «бичом необходимости». Гений, так сказать, уже не совсем человек, но также и не случайная прихоть эволюции. Следовательно, мутация его интеллектуальных возможностей, его беспрецедентная креативность возникла вследствие некой ситуации, поставившей его перед выбором – или изменить свою «форму», или умереть, утратив следы какой бы то ни было формы. Выживший гений избрал путь эволюции.

И здесь необходимо сказать, что эволюционное движение человеческого рода противостоит эволюционной воле распределенного человеческого разума. Вирус креативности стремится овладеть сознаниями всех людей, ибо его воля к свободе не знает пределов. Но одновременно со своим освобождением он разрушает этологические основы животной, телесной природы человека. Будь я приверженцем туманных дуалистических учений, я бы нарисовал перед читателем картины невиданной мощи, описал бы космогоническое противоборство «коллективного сознательного» – то есть распределенного человеческого разума – с «коллективным бессознательным», означающим этологические, животные основы человеческой природы. Я сказал бы, что мы все – свидетели бесконечной борьбы двух возможных уровней единства человеческого рода: единства интеллектуального, возносящего человека к осознанной, эйдосной свободе, и единства этологического, позволяющего человеку ощутить свободу от разума и тем самым, как сказали бы последователи Гурвича, почувствовать высшую реальность соткавшего человеческую плоть эмбрионального поля[71]. Несмотря на всю заманчивость такой мифологической интерпретации, скажу лишь, что эволюционная сила, препятствующая коллективному разуму подчинить себе все единичные разумы, позволяет распределенному интеллекту улавливать в свои сети лишь тех, кто в этом жизненно нуждается, поддерживая тем самым в материи человечества естественный баланс между «клетками» и «нейронами». Порождающая способность для человека – не дар и не золотая печать избранности, но лишь скромная посильная помощь, которую оказывает сила эволюции тем людям, в жизни которых свобода креативности стала, быть может, «самой печальной радостью».

Создав ландшафт, в пределах которого мыслится креативная судьба Данте, я могу, наконец, переходить к