Мик Джаггер - Филип Норман

Марианну ни в чем не обвиняли, поэтому ее имя нельзя было произнести в суде. Тем не менее, поскольку до суда дело широко освещалось в прессе, весь мир понимал, кто такая эта «мисс Х», как ее безуспешно маскировали. Более того, Мик подал сигнал бедствия, и Марианна не пряталась благоразумно, а сидела в суде, слушая, как королевский обвинитель Кита мешает ее имя с грязью, но не имея возможности возразить. Самопожертвование благородного сэра Ланселота, не желавшего отдавать ее на съедение волкам, ни к чему не привело.

Полицейские Западного Сассекса один за другим свидетельствовали, что во время налета Марианна «веселилась» и на лестнице «нарочно уронила покрывало, открыв части обнаженного тела». Из смешливой курильщицы гашиша ее превратили в бесстыдную шлюху, застуканную c восьмью мужиками посреди оргии, которая отнюдь не ограничивалась наркотиками. Мирная сцена воскресным вечером в гостиной Кита мигом обернулась сочнейшим сексуальным скандалом Великобритании со времен дела Профьюмо в 1963 году. Впрочем, даже в деле Профьюмо не было столь сладких подробностей. К концу второго дня слушаний расползлась история о том, что, когда ворвалась полиция, Мик лизал батончик «Марс», вставленный в вагину Марианне. В чистом виде фантазия, вдохновленная всеобщим преклонением перед ртом Мика (хотя, по словам Кита, батончик «Марс» в гостиной действительно был — наркотики обостряют тягу к сладкому). И однако, эта история превратится в самую знаменитую рок-н-ролльную легенду — в то единственное, что точно «знает» о Мике Джаггере любой представитель англоязычного мира, — и к тому же навеки перепозиционирует на рынке невзрачную шоколадку, чей самый известный рекламный лозунг гласил: «Если ешь „Марс“ каждый день — работать и отдыхать не лень».

В пять вечера заседание прервалось; Мику предстояла вторая ночь в заключении, в лазарете Льюисской тюрьмы вместе с Робертом Фрейзером. Иных указаний по-прежнему не поступало, и обоих снова заковали в наручники.

Наутро 29 июня Кит наконец предстал перед судом — вылитый Уайльд в своем черном сюртуке и белой водолазке. До того дня за всю историю «Стоунз» го́лоса его толком никто не слышал. Теперь наконец аудитория получила возможность насладиться контрастом между этим костистым угрожающим лицом и приятным, довольно интеллигентным голосом, в отличие от Микова, совершенно лишенным манерности. Равно поразительны оказались его юмор и остроумие во время утомительно агрессивного допроса, который почти по каждому пункту вновь сажал отсутствующего Мика к Киту на скамью подсудимых.

Лишь теперь в сюжете возник загадочный Кислотный Царь Давид, владелец «большого количества каннабиса», обнаруженного в «Редлендс». Кит с блистательным правдоподобием описал прихлебал, вечно осаждавших «Стоунз», и объяснил, отчего случайный американский знакомец оказался в числе гостей (хотя, конечно, умолчал о том, почему этот знакомец был столь желанным гостем). Присяжные узнали, что незадолго до того Мик подал в суд на «Новости мира» за лживые обвинения и что все окружение «Стоунз» теперь полагало, будто газета внедрила к ним Кислотного Царя Давида, дабы он подсунул им наркотики, оповестил полицию и тем самым дискредитировал иск о клевете. Во время допроса королевский прокурор Малькольм Моррис спросил, всерьез ли Кит обвиняет «НМ» в «гнусном заговоре… в подбрасывании индийской конопли к вам в дом… поскольку газета не желала возмещать моральный ущерб Мику Джаггеру?».

— Есть такая версия, — отвечал Кит.

И снова обвинение взялось доказывать, что наркотики использовались, поскольку одновременно происходила сексуальная оргия, которой заправлял лично Кит. В какой-то момент Моррис, истекая убийственным высокомерием, спросил, не считает ли Кит, что «мисс Х» должна была смущаться, «раз она в обществе восьми мужчин, из которых двое чужаки, еще один — марокканский слуга, а на ней ничего нет, кроме мехового покрывала?» — «Мы не старики, — с уайльдовским пылом парировал Кит. — Мелочная мораль нас не волнует».

Заключительная речь судьи Блока тоже оказалась достойна недоумков в париках и очках-полумесяцах, созданных У. Ш. Гилбертом. После многих часов формально разрешенной грязи и намеков на беззащитную Марианну, попавших во множество сальных заголовков, Блок постановил, что все свидетельства, касающиеся «мисс Х», не принимаются судом, и совершенно серьезно велел присяжным их не рассматривать. Однако джинна уже выпустили из бутылки, точнее говоря, уже развернули батончик «Марс». И к тому же судья настолько отчетливо, насколько позволял его статус, — то есть весьма отчетливо — дал понять присяжным, какого вердикта ожидает. Посовещавшись час с лишним, они объявили Кита виновным по всем пунктам обвинения.

После этого подсудимых поставили в шеренгу и приговорили в соответствии с их звездным статусом. Роберт Фрейзер получил полгода заключения и 200 фунтов штрафа, Кит — год и 500 фунтов штрафа, Мик — три месяца и 200 фунтов. Фрейзер и Кит остались невозмутимы, Мик же скорчился и ладонью стиснул лоб. «Я как будто умер, — позже вспоминал он. — Ни о чем не мог думать. Как будто кино с Джеймсом Кэгни,[174] только все черное». Непомерная суровость приговора вызвала припадок девичьей истерии в зале и не меньше поразила полицейских, участвовавших в налете. Человек, прежде не нарушавший закон, да еще с таким невинным наркотиком, как правило, отделывался штрафом или условным сроком. Очевидно было, что судья Блок вместе с широкой общественностью полагал Мика новым Антихристом — точка зрения, которую его безупречное судейство ни капли не подорвало, — и, как принято говорить среди юристов, решил наказать его, «чтоб другим неповадно было».

Приговор вступил в силу в ту же минуту. Мику разрешили пятнадцатиминутное свидание с плачущей Марианной, а полиция между тем обуздывала толпу — чем обычно занимались гастрольные менеджеры. Здание суда уже фактически осадили — у заднего входа собралась очень шумная толпа человек в шестьсот. Пока полицейский «лендровер» полз сквозь эту рьяную толчею под вспышки фотокамер, Мика, Кита и Фрейзера снова заковали в наручники, прогнали через парадный вестибюль и посадили в патрульную машину, которая беспрепятственно отбыла из суда. За границей Чичестера — где рыдало на обочине Лето Любви — их пересадили в фургон и повезли дальше в сопровождении семи полицейских.

Королевская пенитенциарная система поглотила Джаггера и Ричарда, не кашлянув, что наводит на мысли о предварительной подготовке. Было решено, что оба они должны «жрать свою овсянку» в Лондоне, но — точно преступные братья или члены опасных банд — как можно дальше друг от друга. Мика отправили в Брикстонскую тюрьму в Южный Лондон, Кита и Роберта Фрейзера — в «Уормвуд скрабз» на другом берегу Темзы, в Хаммерсмите. Оба заведения были круты, но по-разному — новоприбывшие вполне соответствовали характеру тюрем. В «Скрабз» исторически содержали яркий тип нарушителя — эдвардианского мошенника Горацио Боттомли,[175] лорда Альфреда Дагласа, «стройную золотистую душу»,[176] приведшую на скамью подсудимых Оскара Уайльда. Брикстон был политизированнее: за многие годы там перебывало несколько известных ирландских республиканцев и британских фашистов; там же во времена Первой мировой полгода отсидел за идеологический пацифизм другой выпускник Лондонской школы экономики, Бертран Рассел.