Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Кто же ее травил?

– Господи, – сказала Уна. – Имен уже не помню. Там было двое других врачей, правильно? Один старик, другой индус. Марго рассказывала, что индус в принципе нормальный мужик, но она чувствовала исходящее от него неодобрение. Говорила, как они поспорили насчет противозачаточных таблеток. Врачам общей практики было разрешено выписывать их незамужним женщинам по запросу – вначале-то противозачаточные полагались только замужним, – но этот индус отказывал незамужним в контрацепции. Первые клиники планирования семьи появились в тот самый год, когда исчезла Марго. Мы с ней обсуждали этот вопрос. Марго благодарила Господа за их создание, поскольку была уверена, что приходящие к ним в амбулаторию женщины не могли получить противозачаточные ни от одного из других врачей. Но этим дело не ограничивалось. У нее возникали трения и с остальным персоналом. Кажется, процедурная медсестра тоже ее недолюбливала.

– Дженис? – спросила Робин.

– Разве это была Дженис?… – Уна нахмурилась.

– Айрин? – предположила Робин.

– Такая… светленькая, – сказала Уна. – Помню, на рождественской вечеринке…

– Вы там были? – удивилась Робин.

– Марго умолила меня пойти, – сказала Уна. – Она взяла на себя всю организацию и боялась, что эта затея сорвется. Рой был на дежурстве, поэтому он отсутствовал. Прошло всего несколько месяцев после рождения Анны. Марго была в отпуске по уходу за ребенком, и на ее место взяли – временно – другого врача, мужчину. Она была убеждена, что без нее амбулатория работает лучше. В ней бушевали гормоны, она устала и страшилась возвращения. Анне было тогда всего два или три месяца. Марго взяла ее с собой на праздник, потому что кормила грудью. Она сама организовала рождественскую вечеринку, чтобы попробовать все начать с чистого листа, растопить лед, прежде чем вернуться к работе.

– Расскажите подробнее про Айрин, – попросила Робин, заметив, что ручка Страйка замерла над блокнотом.

– Ну, если светленькая – это Айрин, то она напилась. Привела с собой какого-то мужчину. И к концу вечера обвинила Марго в том, что та флиртует с ее хахалем. Вы когда-нибудь в своей жизни слышали что-нибудь более смехотворное? Вот стоит Марго с новорожденным ребенком на руках, а девица буквально на нее бросается. Или это была не медсестра? Много воды утекло с тех пор.

– Нет, Айрин работала в регистратуре, – сказала Робин.

– Я думала, та маленькая итальяночка?…

– Глория была ее напарницей.

– О, Марго к ней очень хорошо относилась, – сказала Уна. – Говорила, что это умная девушка, попавшая в трудную ситуацию. Но без подробностей. Думаю, девушка обращалась к ней за консультацией, а Марго ни за что не стала бы обсуждать со мной чужое здоровье. Она очень серьезно относилась к врачебной тайне. Ни один священник после исповеди не хранит столь трепетно людские секреты.

– Хочу задать вам один деликатный вопрос, – нерешительно обратилась к ней Робин. – О Марго в восемьдесят пятом году была написана книжка, и вы…

– Да, я объединилась с Роем, чтобы не допустить ее распространения, – сразу ответила Уна. – Да. Книжка лживая от начала до конца. Очевидно, вы знаете, про что в ней говорилось. Про… – на следующем слове Уна внезапно споткнулась, хотя и покинула лоно Католической церкви, – прерывание беременности. Это была грязная ложь. Я никогда не делала аборт, и Марго тоже. Она бы мне сказала, возникни у нее такая мысль. Мы были лучшими подругами. Кто-то воспользовался ее именем, чтобы записаться на прием. В лечебно-реабилитационном центре никто не опознал ее по фотографии. Ноги ее там не было. Самым большим сокровищем в ее жизни стала Анна, и Марго ни за что не избавилась бы от второго ребенка. Ни за что. Она не была религиозной, но считала, что убить ребенка – это грех, именно так.

– Она не ходила в церковь? – уточнила Робин.

– Закоренелая атеистка, – ответила Уна. – Считала, что все это предрассудки. Ее мать принадлежала к нонконформистской общине, что у Марго вызывало отторжение. Церковь притесняет женщин – таков был ее взгляд, а однажды она мне сказала: «Если есть Бог, почему мой папа, хороший человек, должен был упасть с этой стремянки? Почему родительской семье приходится влачить такое существование?» В вопросах лицемерия и религии Марго не могла сообщить мне ничего нового. К тому времени я уже отошла от католичества. Догмат о непогрешимости папы… Запрет на контрацепцию – и пусть себе женщина умирает при одиннадцатых родах… Зато моя родная мать считала себя наместницей Бога на земле, правда-правда, а некоторые из монахинь в моей школе были настоящими суками. Сестра Мария-Тереза – видите? – Уна отвела в сторону челку и приоткрыла шрам размером с пятипенсовую монету. – Ударила меня по голове металлическим угольником. Я вся была в крови. А мамочка сказала: «Значит, ты это заслужила». Сейчас скажу вам, кто мне напоминал сестру Марию-Терезу, – проговорила Уна. – Не она ли, кстати, была у них в амбулатории медсестрой? Та, что постарше?

– Вы имеете в виду Дороти?

– Та, о которой я думаю, была вдовой.

– Да, это Дороти, секретарь-машинистка.

– На лицо – вылитая сестра Мария-Тереза, – сказала Уна. – В тот вечер она приперла меня к стенке. Таких теток, как она, всегда тянет к церкви. Почти в каждом приходе попадается хотя бы пара этаких святош. Снаружи обходительность, яд внутри. Они говорят правильные слова, ну вы знаете: «Простите меня, отец, ибо я согрешила», но такие, как Дороти, – они полагают, что согрешить не способны, вот так-то. Жизнь меня научила среди прочего одной истине: если человек не способен к радости, он не способен и к добродетели. – сказала Уна Кеннеди. – Она затаила злобу на Марго, эта Дороти. Стоило мне сказать, что мы с Марго лучшие подруги, как она стала сыпать сугубо личными вопросами. О нашем знакомстве. Об ухажерах. Как Марго познакомилась с Роем. Все это не ее собачье дело. Потом завела речь о старом враче, как там его звали? Определенно, было в ней что-то от Марии-Терезы, но Бог ее сидел где-то поодаль. Я потом рассказала об этом разговоре Марго, и Марго признала, что я права. Дороти была подлой душонкой.

– Книжку о Марго написал сын Дороти, – заметила Робин.

– Так это ее сын? – выдохнула Уна. – Правда? Вот оно как. Мерзкие твари – яблочко от яблони.

– Когда вы виделись с Марго в последний раз? – спросила Робин.

– Ровно за две недели до ее исчезновения. Мы тогда встретились в «Трех королях», да. В шесть часов. В клубе у меня был выходной. Мы могли бы посидеть в каком-нибудь баре поближе к ее амбулатории, но она не хотела после работы сталкиваться с сослуживцами.

– Можете вспомнить, о чем вы говорили в тот вечер?

– Я помню все, – сказала Уна. – Не сочтите за преувеличение. Для начала я устроила ей выволочку за то, что они с Сетчуэллом вместе выпивали в баре, о чем она рассказала мне по телефону. Они случайно столкнулись на улице. Марго призналась, что он показался ей другим, не таким, как раньше, и это меня обеспокоило, не буду врать. Она не была создана для романов на стороне, но и счастья не видела. Когда мы с ней пришли в паб, она мне изложила всю историю. Он попросил ее о свидании, но Марго сказала «нет». Я ей поверила, и вот почему: потому что сидела она как в воду опущенная, и все оттого, что сказала ему «нет»… В тот вечер у нее был изнуренный вид. Такой унылой я ее никогда не видела. Она сказала, что к моменту ее случайной встречи с Сетчуэллом Рой не разговаривал с ней десять дней. Они поскандалили на почве того, что его мать приходит в их семейный дом как в свой собственный. Марго хотела по-новому декорировать интерьер, но Рой сказал, что его матушка будет безутешна, если пропадет хоть одна деталь, которую любил его отец. Вот так обстояли дела у Марго: чужая у себя дома, где ей не разрешали отделать комнаты на свой вкус. По словам Марго, у нее целый день крутились в голове слова из «Court and Spark»[3]. «Court and Spark», – повторила она, заметив недоумение Робин. – Альбом Джони Митчелл. Вот это была религия Марго. Джони Митчелл. Марго мне об этой пластинке все уши прожужжала. Так вот, речь о строчке из песни «The Same Situation»[4]: «Caught in my struggle for higher achievements, / And my search for love that don’t seem to cease»[5]. До сих пор не могу слушать этот альбом. Слишком мучительно. Марго мне сказала, что в тот вечер, когда они с Полом посидели в баре, она сразу пошла домой и рассказала Рою, что произошло. Думаю, отчасти ей было совестно, но отчасти хотелось встряхнуть мужа. От изможденности и уныния она словно говорила: «Было время, когда меня желал кто-то еще». Вот она, человеческая природа, верно? «Проснись, – будто бы говорила Марго. – Нельзя же просто так меня не замечать, отказываться от любых компромиссов. Я не могу так жить». А Рой был не из тех, кто вспыхнет и начинает швыряться тарелками. Думаю, поведи он себя так, а не иначе, ей бы полегчало. На самом-то деле он частенько впадал в ярость, но показывал это тем, что становился еще холоднее и молчаливее. Подозреваю, он так больше и не сказал ей ни слова. По телефону, когда мы договаривались на одиннадцатое число о встрече в пабе, она мне говорила: «Я по-прежнему живу в режиме молчания». Безысходным таким голосом. Помню, я тогда подумала: «Она от него уйдет». Когда мы в тот последний раз встретились в пабе, я ей сказала: «Сетчуэлл – это не лекарство от болячек в твоих отношениях с Роем». Поговорили мы тогда и об Анне. Марго все на свете отдала бы за то, чтобы взять отпуск на пару лет и посвятить себя дочери, а ведь именно этого требовали от нее муж и свекровь: забыть о работе и сидеть дома с Анной. Но она не могла себе этого позволить. Ей приходилось содержать отца с матерью. Мать стала болеть, и Марго считала, что та не должна больше ходить по чужим домам. Пока сама она работала, ей было проще смотреть Рою в глаза и отчитываться о суммах, передаваемых родителям, но свекровь ни за что не позволила бы своему драгоценному, хрупкому сынку горбатиться на пару заядлых курильщиков из Ист-Энда.