Пастыри чудовищ. Книга 2 - Елена Владимировна Кисель

не возражаете, я сделаю пару набросков? Милочка, ведь вы же не обидитесь, просто ваш компаньон обладает некой изюминкой, природной грацией, ах, это обаяние, его как раз недостает моей последней работе, это будет чудно, чудно! Конечно, я сделаю вам чаю, в награду за неудобство, да…

В награду за неудобство я бы предпочел оказаться где угодно, кроме этой комнаты. Чтобы не утопать в продавленном кресле: из окна в глаза брызжет светом, слева в кресле — непринужденно усевшаяся Арделл (еще и подмигивает, чтоб ее!), напротив — радуется и щебечет сумасшедшая художница, раскладывая по низкому столику засохшее печенье с умоляющими глазами изюминок.

— Госпожа Кэрт…

— Ирма, можно просто Ирма. К чему церемонии, — смешочек, кокетливое закатывание глаз. — Ах, вас я тоже напишу, напишу непременно… вы ведь варг, правда? Какие глаза… дорогуша, вы не замечали, какие у нее глаза? Это стоит написать, непременно, мне так говорит внутренний огонь!

И что там все углядели, в этих самых глазах? Ну, да, неплохая форма, размер подходящий. Разве что эти самые разводы, проступающие зеленью, напоминающие луговые травы, и лабиринт листвы, и спокойное море…

Нет, в общем, там ничего особенного, нечего щебетать.

— Но ведь вы пришли не за этим, да? — художница откинулась на спинку своего стула, и я уже решил было, что этот поток слов ее утомил. Но тут она совсем завела глаза и прошептала потусторонним, неземным голосом: — Вы пришли потому, что он возвращается. О, скажите же мне, что я угадала верно!

— Да, мы кое-что слышали по пути сюда, — отозвалась Арделл, бестрепетно подтягивая к себе чайную чашку с четкими зелеными отпечатками пальцев. — Знакомый сообщил мне об этих явлениях на улицах. Но вы уже давно писали, что говорили со свидетелем…

Копна пушистых волос художницы замоталась отрицательно — будто одуванчик закачался.

— Нет, нет, нет, милочка, я же не могла доверить бумаге такую тайну, и я не знала, что скажет мой внутренний огонь, но теперь — о да, я видела вас, я знаю, вам можно верить, он шепчет мне в груди… нет-нет, я не говорила со свидетелем, — лицо Арделл еще не успело вытянуться, как Ирма хихикнула и сообщила пискляво: — Я свидетель, сама. Своими глазами я видела… очень маленькими глазами, мне ведь тогда было всего лишь семь, но с тех пор — о да, с тех пор я уверовала и научилась видеть истинную красоту и слушать внутренний огонь, вот тут, в себе…

Пока Арделл пыталась вставить реплику в эту мешанину слов, я прикидывал даты, бездумно пялясь в пеструю занавеску в половину соседней стены. Семь лет, двадцать пять… получалось, что художнице тридцать два года.

“Боженьки”, — почему-то отдалось в голове голосом Гроски.

— Вы видели… — тихо и с сомнением начала Арделл.

— Ах да, да, да, видела ясно, видела как вас, только, конечно, мы были дальше тогда, на той улице, вы услышите первые! Узнаете…

Она запахнула на себе пестрящий красками балахон. Укуталась туманом таинственности.

— Это было ужасно, да, ужасно. Я до сих пор содрогаюсь, когда вижу это во снах: бледно-желтые пятна солнца на мостовой, и катятся кем-то оброненные имбирные пряники, и кровь, ах, эта кровь, эти тела. Они повсюду, отовсюду, они внезапны, неотвратимы, вихри смерти, карающие молоты Природы. Они обрушиваются, оставляют людей лежать в агонии, и повсюду крики, стоны, и никто не знает, откуда придет удар: они то появляются, то исчезают, перепрыгивают по крышам, крушат все внутри домов, потом опять выпрыгивают в окна, и радужные, радужные осколки…

Арделл слушала внимательно, подавшись вперед. Каштановый локон прихотливо лежал на раскрасневшейся щеке, полуоткрытые губы ловили еще не сорвавшиеся слова — так изображали охотниц на картинах.

Хотя они, конечно, были менее невыносимыми.

— Мы с матерью бежали… все бежали тогда, она тащила меня за руку, и мы метались по той площади, ах, как метались, когда мы поняли, что не знаем, куда бежать, все метались, и кричали, и топтали чьи-то рассыпавшиеся ленточки, и я помню огненные глаза этих тварей, так близко, за миг до ее явления…

Она замолчала, переводя дыхание, помаргивая вопросительно — мол, как?

Я осмелился кашлянуть.

— Ее явления? — переспросил тихо.

— О, это и есть главная тайна! — художница очнулась, наклонила голову по-птичьи. Прошептала театрально: — Ну, не смешно ли, все гадают: откуда он был, сколько лет ему было… И лишь я твердо помню: это была она. Малышка-ангел, чудное, дивное дитя, явившееся из ниоткуда… моя ровесница, да, пожалуй. С прекрасными золотыми кудрями — они словно светились, ниспадая ей на плечи. И эти глаза. О, разве можно забыть эти глаза? Синее июльского неба, синее сапфиров, они сияли, словно звезды, когда она протянула им руку, этим тварям, окровавленным, рычащим… Так спокойно. И они упали на брюхо, они визжали, они ползли к ней, как малые щеночки, которыми недоволен хозяин. И даже в этом визге было слышно обожание. И мой внутренний огонь, он родился тогда, он подсказал, что они ползли — лизать ей ноги. А потом она прошептала что-то — о, я видела, как шевелились ее губы, тихо, тихо, творя незнакомую нам, высшую магию, и огонь шепнул мне: она говорит им, чтобы шли с миром туда, где им будет лучше. Она словно пела им колыбельную, и они засыпали… казалось, что просто засыпали…

Она уронила голову на грудь, как бы говоря: все, вот теперь пришло время аплодисментов. Арделл сидела задумчиво и не шевелясь, уставившись в чашку. Неизвестно, что там было, под ее темными ресницами.

А художница наклонилась и сообщила благоговейным шепотом:

— Она была посланцем высших сил. Пришла ниоткуда, исчезла в никуда. И еще я думаю… знаете, как она их убила? Любовью. Лаской. Она просто попросила их, а они — они так любили ее в этот момент, что просто не могли не подчиниться…

Арделл издала какой-то невнятный звук — среднее между выдохом и стоном. Задумчиво встала.

— Ведь вы же не хотите уйти сейчас?! — всполошилась художница и затарахтела по-прежнему: — А мои картины, вы же должны взглянуть, это же самое главное, я так долго писала все, что нашептывал внутренний огонь, все, что я видела во снах, ведь это же то, ради чего вы пришли — взглянуть на нее!

И подскочила, и кинулась отдергивать пеструю занавеску, за которой оказался ход в следующую, куда более просторную комнату.

Галерею.

Галерею одной темы.

Пряники на мостовой, сбрызнуты алым. Бледно-желтые пятна солнца стремятся уползти от гибкого, медово-золотого силуэта. Дьявольский огонь в бешеных глазах. Мешанина кричащих