Пастыри чудовищ. Книга 2 - Елена Владимировна Кисель

class="p1">Проливать кровь варгам тоже нельзя. Животных ли, людей или свою. Особенно свою. Кровь животных и магов, пролитая тобой, — это лишь шаг к нарушению первого запрета. Но кровь самого варга….

Влитое с детства, проросшее корнями знание. В стенах внутренней крепости навеки осталась жить та, которую давно приняла земля, — старая наставница варгов с зелеными разводами в глазах и кнутом на поясе.

— Не проливай крови, девочка, — повторяет она, вновь и вновь обучая Гриз держать равновесие и оберегать кожу, и приземляться мягко, не обдирая коленей и рук. — Не проливай своей крови. У нас не как у магов, получивших Дар как Печать. Дар варга течёт в крови. Кровь — то, что роднит нас с землёй и со зверями. Это её голосом ты говоришь с ними. Но когда проливается кровь варга…

— Что случается тогда, бабушка?

В быстрых пальцах мелькает игла. Ныряет в ткань, стягивает края льна. Целит ткань, будто время — раны. Опасно посверкивает, искушая: ещё чуть-чуть — и по пальцах в ожогах и старых шрамах сползет первая алая капля. Запретная капля.

— Звери теряют рассудок. Они не должны чуять кровь Пастыря. Для них это словно сотня голосов, что взывают к ним одновременно. Ты носишь с собой зелье?

В кармане у груди, с детства. Моток ткани, чтобы закрыть порез, останавливающее кровь зелье. С примесями душистых трав, чтобы перебить запах.

— Хорошо, девочка. Так мне спокойнее.

— Я не понимаю, бабушка. Твои шрамы… ты тоже проливала кровь? И ведь бывает так, что животное кусает или царапает. Когда оно больное. Или вот если…

— Верно.

— Но значит, мы все нарушаем запрет?

— Нет, девочка. Потому что мы пытаемся сразу же заглушить запах своей крови. Потому что успокаиваем зверей. Потому что не пользуемся тем, чем могли бы.

Голос из внутренней крепости отдаляется, гаснет. Даёт место другим голосам — возбуждённым, обсасывающим новость — «Он явился!»

Голоса мечутся между мусорных, обшарпанных, неухоженных домов. Изливаются из окон с треснутыми стёклами. Привизгивают от экстаза — на порогах храмов.

«Он вернулся, явился, наконец пришёл…»

В голосах — сладкое предвкушение тайны.

— Своими… своими глазами видела!

Гриз перетекает с места на место, останавливается у храмов, у прилавков, у подмостков театров. Ищет место в гостиницах и меблированных комнатах — но цены в последние дни взлетели до небес.

Со слухами получше: город пропитан восторженными шепотками о том, прошлой ночью он прошёл по Почтовой… а в ночь перед этим — по Ручейной… что он снова спасает людей.

— От чего?

— Так от этих же, уродов, которые алапардов тут на всех натравливают. Ну, этих, варгов-преступников, или кто они там. Которые в зверинцах по всей Кайетте куролесят.

Гриз берёт след. Идёт по тоненькой, ведущей к предыдущим ночам ниточке слухам. О жутких варгах, которые нападают на людей и на храмы. Очаровывают алапардов и приказывают им убивать. О двух… нет, четырех… да что там, десяток жертв точно был! А как появился Он — тут всё и закончилось.

— Странно. Я этого не зна… вернее, этого не было в газетах.

— Ха! Да наш мэр-то, Сирлен Тоу, скорее удавится, чем такое кому расскажет!

Янист Олкест тоже охотится, но отдельно от неё. Красивым юношам всегда охотно рассказывают новости, и их легче пускают на постой.

Если бы ещё от Тербенно можно было отделаться так же легко. Но неуёмный законник всё мелькает в своём капюшоне, повторяет каждый её поворот, заходит с ней в храмы — и маскируется так же успешно, как яприль на фоне загона. Интересно, теперь-то он её в чем подозревает? В растлении невинных женихов своих сотрудников? Или в том, что она — из тех самых варгов, которые тут нападают на храмы и пытаются убивать людей?

Гриз Арделл она незаметно сворачивает на Большую Торговую. Маленький ритуал каждый раз, как она приезжает в город. Повторить путь. Их путь того дня.

На Большой Торговой теперь вечная ярмарка и вечное тридцать третье число Дарителя Огня. Все дома на улице раскрашены под торговые лотки — и над всеми лотками плывут, распластались в прыжках алапарды… А мостовая и стены домов забрызганы алым. Краска, всего лишь краска. Всего лишь память и цветы — которые сюда несут беспрерывно. Их не убирают, и мостовая завалена их телами — высохшие и свежие, полусгнившие, подвявшие — осенние поздние и из теплиц… в основном красные, но есть на любой вкус.

Гриз идёт, тихонько касаясь пальцами стен. В восьмой раз — в жизни на этой улице. В стотысячный — мысленно. Идёт по разбросанным повсюду цветам, между сладостей и игрушек, оставленных для детей, у которых теперь могли бы быть свои дети. Идет по памяти — чтобы поговорить с тем, о ком в этом городе кричит каждый камень, шепчет каждый ручей.

«Что с тобой тогда случилось… Что случилось с тобой тогда, когда они вырвались на площадь? И площадь окрасилась в алый у тебя на глазах, и радостный день взорвали крики? В тот миг — что нахлынуло на тебя такое, что одного слова для них оказалось достаточно? Одного слова ребенка — ты же знаешь, что такого не мог бы ни никто из нынешних варгов, ни даже Патриц Арнау, на день ухода которого — я уверена — пришлось твоё рождение. Остановить двух алапардов в момент атаки, не глядя им в глаза — уже могут немногие из нас. Я вот не могу. Заставить их двоих забыть о мести, и ползти, и извиваться так, будто они слышали высший зов… что же в этот момент стояло перед ними и над ними? Убить единым словом — никто из наших не стал бы, но… это возможно. Для взрослого варга. Но никогда и никак — для ребёнка. И если это правда был Дар — то он был невероятен, безграничен и безусловен. Но тогда… почему убийство? И что случилось с тобой после этого? И отчего в День Энкера будто повернулась невидимая ось — словно там кто-то услышал тебя и испугался, и позвал в мир нас — меня и остальных, которые родились в этот день…»

Ответов так и не прибавилось с того дня, как она впервые задала себе эти вопросы. Она — ребёнок, отмеченный той же печатью Энкера. И потому она идёт и идёт, а кровавые брызги слишком уж ровно и искусственно лежат на стенах, и улица полна лишь дальних отголосков этого дня, и Ребёнка Энкера здесь нет.

Наверное, занят где-то выслеживанием варгов-отступников. Натравливающих животных на людей.

Жильё