Самый безумный из маршрутов - Аспен Матис

Я не знала, рассказала ли ему мама о моем неотправленном письме, как бы он отнесся к тому, что я хочу об этом рассказать всем.

При мысли о встрече с отцом я начинала нервничать – я лишь хотела, чтобы мне стало лучше, и быть далеко.

От лекарств у меня появилась аллергия на солнце; моя кожа покрылась волдырями. Я не могла выйти наружу. Я принимала горячий душ, только с горячей водой, никакой холодной. Я подставляла свою болячку на ягодице под горячую воду, направляя душ прямо на нее. Мне было очень больно, и сердце дико билось, но внезапно я почувствовала себя отлично, как будто смыла с себя все ужасное, очистилась от микробов, которые долго были внутри. Под горячей водой я все время терла рукой больное место. Болячка была твердой, выступала, как болезненные волдыри, а омертвевшая кожа отслаивалась и облезала. Мне должно было быть больно, но я чувствовала себя превосходно.

Я завернулась в мягкое белое полотенце и пошла на свое место в комнате с детской двухъярусной кроватью, легла на живот; я была единственной девушкой в комнате в этот полуденный час. Я лежала, не шевелясь, мокрая и больная, до тех пор, пока разрастающаяся болячка снова не начала гореть. Я снова пошла в душ через общую гостиную, обмотанная только полотенцем, не заботясь об этом, включила не холодную, а горячую воду. Я опять встала под душ, и подставила больное пятно под обжигающую кипящую воду. Вернулась на свою кровать. Пальцы горели, как на сковородке. Снова в душ. Небо темнело, наступала ночь, потом появились первые лучи солнца – а я все шла под душ, каждый час. Из душа – обратно в кровать, в постель, которая, как оказалось, принадлежала другой девушке. Все эти смутные дни в стороне от ТТХ я была в расстроенных чувствах, ощущая острейшую боль, надеясь, что смогу прорваться и спасти себя.

Я продолжала платить по 18 долларов в день за хостел, надеясь, что антибиотики подействуют. Но они не помогли.

Пять дней и ночей я оставалась в молодежном хостеле Эшланда. Его стены и лестницы были расписаны строчками их стихов и пьес Шекспира. Я сфотографировала строчку «Приключения кончаются, когда влюбленные встречаются», и мне стало грустно. Мне было тоскливо, у меня не было любимого, а я очень этого хотела. Гнойная болячка стала величиной с раскрытую ладонь.

Она сказала: «Дебби! Боже мой». Я молчала, пока она кричала, и смотрела на желтую, как яичная скорлупа, стену, на шекспировские строки, которые уже много раз читала и видела. Слова не давали понять, что она говорила: «Папа заказывает для тебя билет. Ты вылетишь из Мэдфорда в штате Орегон прямо домой».

Я заморгала, в глазах прояснилось. Мы не отключались. «Приключения кончаются, когда влюбленные встречаются». Приключения кончаются, когда мама начинает помогать. Приключения кончаются, но я никуда не дошла.

Я сильно прижала ладонь к болячке и ощутила острую боль. Я сказала: «Спасибо, мама. Я вернусь домой».

Когда я распечатывала билет домой в один конец на старом компьютере в общей комнате хостела, я увидела, что мое место обойдется родителям в 889 долларов. Она нашла для меня ближайший рейс. Я почувствовала, как меня охватывает гнев, будто дым поднимался в горле. Я старалась уменьшить свои недостатки; она же их усиливала. По ее представлениям, я умирала, но она меня спасет.

Я хотела справиться с болезнью, поспать последнюю ночь в Шекспировском хостеле и выздороветь, но, конечно, я не могла. Я больше не могла игнорировать то, что моя болезнь прогрессирует.

Я автостопом добралась до аэропорта в Мэдфорде вместе с двумя парнями, апологетами сверхновой религии, которые пытались убедить меня, что бог в огне. Я не понимала, о чем они говорят. Но они купили мне пиццу. Мы отправились по тихим дорогам к дому. Я вспомнила, как вылетала из Эшланда прошлым летом, чтобы прилететь в колледж, сойдя с тропы, после того как прошла по ней от горы Уитни. Я поняла, что тысяча пройденных мною миль были такой же дистанцией, какую я прошла в одиночку прошлым летом. Не осознавая этого, я рассталась с Ледяной Шапкой в том самом месте, где начала свой поход, когда мне было 18 лет, а сейчас я была вынуждена прекратить путешествие в конечной точке своего прошлого похода. Это были все те же тысяча миль одиночества.

Вновь появился указатель на аэропорт Мэдфорда. Я чувствовала, как отступают мили моего одиночества. Я впала в панику; что, если эта болезнь не позволит мне закончить путь по тропе? Мама может не разрешить. Я должна вернуться. Я не должна допустить, чтобы мама вновь в этом году разрушила мою мечту.

В аэропорту Мэдфорда, маленьком, скучном и печальном, стоял в ожидании мой самолет, который должен был лететь в Бостон; адепты бога огня покинули меня.

Мама заключила меня в объятия в Международном аэропорту имени Логана, она прижимала и целовала меня, а затем сразу отвезла в наш зеленый пригород, в дом моего детства. Я не видела ее три месяца. Она говорила, что очень скучала, и какое облегчение – видеть меня, как сильно я похудела, что мне очень идет. Мы вместе вошли в старый колониальный дом, традиционный белый дом, в котором было мало света, гладкие белые виниловые шторы были задернуты, и возникало неприятное ощущение замкнутого пространства. Я задыхалась от мрачного маленького пространства, от знакомого запаха растений и деревянного пола с вишневыми пятнами. Стены ее домашнего кабинета от пола до потолка были завешаны моими детскими фотографиями. Теперь я была выросшим ребенком. Я снова почувствовала себя старше на десять лет.

Папа был еще на работе. Мама потребовала, чтобы я показала воспаленное место. Я поднялась по лестнице в свою детскую спальню, которая до меня была комнатой брата. Там были нежно-голубые стены и акварельные рисунки в рамках, нарисованные мной в детстве. Мои простыни, одеяло, маленький овальный коврик, подходящий к шторам с балеринами. Единственным нелепым предметом была большая увеличенная фотография моего большого брата Джейкоба, играющего в профессиональный бейсбол, заснятого в высоком прыжке над полем со стриженной квадратами травой, когда он старался поймать мяч. Фотография была темной, но его фигура была освещена. Его бейсбольная карточка висела рядом на стене. Я сняла перед мамой шорты.

Она начала кричать: «О боже, боже. Дорогая! Нам надо немедленно отправляться в пункт оказания скорой помощи».

Я застонала в ответ: «Нельзя ли пойти к врачу утром?»

«Мы идем сейчас, они работают до пяти», – сказала она.

Я сказала: «Мама, нет». Я вытолкала ее из комнаты и захлопнула дверь. Я легла спать.

На следующее утро мама отвезла меня к моему педиатру, доктору Гринспэну, лечившему меня с детства. Он все еще был моим доктором. Мама настаивала, что обращаться лучше к нему, а не ко «взрослому» терапевту, поскольку он знал историю моих болезней. Я стала спорить, что в моей истории не было ничего важного. Но она настаивала – «он знает, что у тебя низкий уровень железа», – и я, в конце концов, сдалась. Я прошла за ней в цветную приемную. Мое лицо покраснело от стыда. Мама сказала в регистратуре: «Моей дочери нужна срочная помощь. Дебора Паркер». Было странно внезапно снова стать Дебби. Имя казалось мне чужим, оно не подходило новой мне. Это было имя, связанное с беспомощностью, которое навязала мне мама. Униженная, я побрела от стойки регистрации в ванную комнату. Я знала, что там не было срочных пациентов. Я хотела исчезнуть.