Самый безумный из маршрутов - Аспен Матис

Я не припомню, чтобы мы беседовали с отцом в эти три дня моего пребывания дома, но, взглянув в свой ежедневник, я увидела, что написала о том, как он говорил маме, что мне нужно вернуться на тропу. Мне было грустно; он думал, что мне так будет лучше.

Интересно, почему он сказал об этом маме, а не мне? Может быть, его одобрение побудило меня окончательно решить, что надо вернуться на тропу? Может быть. Может быть, его вера в мое путешествие – в меня – дала мне силы уехать. Вот точные слова папы, которые я записала в своей тетради: «Она уже взрослая, может делать, что захочет. Это не означает, что она эгоистка». Он почти понимал меня.

11 августа

Я встала на тропу в том самом месте, где сошла. Я испытывала большое облегчение, но чувствовала, что потеряла форму. В Эшланде и потом дома, в течение девяти дней, я в основном не ходила. Я боялась, что мне придется начать все сначала, но в то же время знала, что пройденные мили не прошли даром.

Я еще принимала новые антибиотики, испытывала аллергию на солнце и продолжала от него закрываться. Пятно стало небольшим – слабым призраком прежней боли, бледным, как родовой шрам. Я снова была одна. Меня окружали тонкие тихие сосны. Впервые я почувствовала одиночество.

Я шла медленно, заново слушая баллады Дилана. Вечная музыка. В них были строки, которые объясняли и предсказывали все мои поступки. Дилан чувствовал их первым. Мой папа тоже это почувствовал, вместе с Диланом, еще до моего рождения.

Задолго до моего рождения, более 40 лет назад, папа купил землю в лесах в центральной части штата Мэн, недалеко у горы Катадин, и собирался поставить там дом и попробовать пожить в глуши. Ему было столько же лет, сколько сейчас мне, он был молодым и влюбленным в маму. Когда я была маленькой, мама мне рассказывала о том, как отец с друзьями начали строительство, о доисторических старых деревьях, которые росли в бескрайних полях мха цвета темной воды. Это были рассказы на ночь про наш лес, который почти стал нашим домом, который отец хотел выстроить для своей семьи.

«Может быть, после этого мы могли отправиться на Аляску, – прошептала как-то мама, когда мой ночной светильник мерцал слабым голубым светом, отражаясь на потолке. – Он там тоже присматривал место».

Она часто рассказывала мне о прежних необузданных планах отца. Я замирала. Мне нравилось об этом думать. Она никогда не рассказывала, почему это не произошло, что пробудило их от мечтаний о дальних лесах. Я помню, что как-то раз спросила ее об этом.

«Папа – романтик», – сказала мама, когда выключала свет над моей головой, как будто это был ответ.

Я шла без остановки. Мне больше нельзя было терять время. Ньютон замедлил мое продвижение. Странной казалась эта поездка домой, как обратный портал, но я была теперь здесь, такая же. А мои родители оставались моими родителями.

Широкие стволы деревьев были в тумане. Я заметила, что начала бежать.

«Идите спокойно, в одиночку, и с вами ничего не случится», – вспомнила я строки, которые когда-то читал и отец, но потом позабыл.

Однако тогда, в молодости, отец ответил: «Да, я могу. Я пойду».

Тропа была мягкой под моими ногами, как подушка из опавших сосновых иголок на мху. Лес был безмолвным.

Я ненавидела Ньютон. Я хотела быть благодарной. Я думала о лучших моментах жизни дома, с отцом, как в меня снова и снова проникают старые песни. Снова мне было пять лет, и мы смотрели черно-белое кино, в гостиной было темно, отец сидел на диване рядом с мамой и братом Джейкобом, которому было десять лет; я сидела на полу и рисовала, не понимая содержания фильма, хотя он мне нравился. Он назывался «Красный дом», может быть, «Красный сарай». Мама сказала, что нужно сделать паузу, чтобы она могла принести еще попкорна и сходить пописать; мы так и сделали; она встала и замерцала на свету.

Я рисовала в темноте, освещаемая только экраном, его неярким серебром. Я все видела. Мои краски были очень яркими. Папа увидел страницу. На ней я рисовала одного из наших животных предков, как я их называла. Фигура была как на карикатуре, нарисованная бледно-синим цветом, с торчащими зубами. Таким я представляла существо, от которого мы произошли. Несколько дней назад папа рассказал мне об эволюции, и мне это показалось невероятным. Это меня удивило. Мы не всегда жили в домах. Мы были дикарями. А до этого были животными.

«Это нарисовал какой-то гений, – сказал он. – Это сделала не ты».

«Это я, – сказала я ему, – действительно я». Я улыбалась. Папа думал, что мой рисунок был слишком хорошим для ребенка, но я его убедила.

«Не может быть! Ты, наверное, гений».

Я показала ему свои руки как доказательство; они были испачканы фломастерами «Мэджик маркер» того же цвета, что и рисунок. «Это я», – сказала я, внезапно уверенная в том, что я знаю, что это сделала я. Но затем вернулась мама, свет погас, и вновь пошло кино, уже до самого конца, который, я думаю, был снят на поле диких цветов, очень солнечном, серебристо-белом – и был очень печален. Я так никогда и не смогла почувствовать, что убедила отца до конца. Я так и не услышала от него: «Боже! Посмотрите все! Моя дочка – гений».

На следующий день я сказала маме, что мне нужна плакатная бумага. Она отвезла меня в магазин «Уолгринс», где купила большой белый лист высотой с меня и новый большой набор фломастеров «Мэджик Маркерс», в котором были все нужные цвета, даже полутона. Я обрадовалась, я была очень счастлива. Я не могла дождаться, когда начну рисовать. В тот вечер родители и Джейкоб сидели на кухне и ели, а я сидела скрестив ноги на деревянном полу в гостиной и рисовала Животных Предков, Предка Зайку, Предка Битника, Облака Гор – все, от чего, как я считала, мы произошли. Мне казалась, что я поняла нечто значительное и древнее, меня распирало чувство гордости, я заполняла и расширяла ряды наших животных предков с улыбающимися лицами.

Когда я закончила, я отнесла рисунок на огромном плакатном листе папе. Я объяснила ему, что это были наши животные предки, от которых мы произошли, как он меня и учил, и сказала ему: «Мой шедевр». Я говорила серьезно. Прошло несколько дней после того, как мы смотрели кино в выходные, но гордость от того, что он сказал «гений», не исчезла. Наконец он узнает, что это я – гений.

И он узнал. Он сказал, что это невероятно, чудесно, и что он будет учить меня антропологии.

Я шла по лесу с серо-голубыми деревьями цвета темных сланцев, с которых, как шерсть, свисал зеленовато-желтый мох; к сосне был прибит простой деревянный указатель, на котором было написано всего два слова: Орегон/Калифорния. Я дошла от Мексики до Орегона. Я минуту постояла, радостно ощущая свою тихую силу. Я не стала отдыхать. Я без церемоний вошла в орегонский лес.

В первую ночь после возвращения на тропу, тепло устроившись в палатке в Орегоне, я наедине с собой изучала «Справочник», чтобы точно определить, докуда я дошла. Я узнала, что без остановки прошла 37 миль.