Неизвестный Кожедуб - Иван Кожедуб

Кому из боевых летчиков не знакомо то волнующее чувство, которое испытываешь, когда сотни советских орудий ведут артиллерийскую подготовку к наступлению нашей пехоты, когда тысячи вспышек освещают небо, а ты стоишь на аэродроме, захваченный наступательным порывом, и с нетерпением ждешь сигнала к взлету!

За два года фронтовой жизни я не раз переживал это, но ничто нельзя сравнить с тем, что я видел и пережил перед рассветом 16 апреля 1945 года.

Я до малейших подробностей помню то утро. Темное небо в несметных светящихся трассах, слитный гул наших авиационных моторов, раскаты от бомбовых ударов самолетов, непрерывный грохот нашей артиллерии. Лавина огня и металла обрушилась на противника.

Началось последнее, решительное сражение…

Возбужденно переговариваемся, вернее, перекликаемся — грохот заглушает голоса. Еще темно, и я смутно различаю лица своих товарищей.

— После такого штурма немцу будет капут! — кричит мне Куманичкин.

— Скорей бы рассвет! — раздается чей-то голос.

— Скорей бы вылететь на Берлин!..

Вдруг над линией фронта вспыхнул яркий белый свет: стало видно далеко вокруг.

В первую секунду мы ничего не поняли. И только потом сообразили: сотни прожекторов, ослепив немцев, осветили путь нашей пехоте на Берлин.

Незабываемое зрелище!

У нас на аэродроме было светло, как днем. Я поглядел на друзей. Глаза всех были устремлены туда, где в едином наступательном порыве наши войска шли на Берлин. В эти минуты каждый из нас испытывал чувство гордости за нашу большевистскую партию, которая мудро провела нас сквозь все испытания войны, гордость за нашу Родину, наш народ, за тех, кто в тылу создавал танки и самолеты, минометы и пушки, гордость за нашу непобедимую армию, которую Генералиссимус Сталин вел к победе.

Чувство гордости испытывали мы и от сознания, что принадлежим к советским вооруженным силам, что мы участники великого наступления.

Мы вступили в решительные бои, вооруженные волей к окончательной победе, богатейшим боевым опытом, совершенной отечественной военной техникой.

На рассвете бесчисленные эскадрильи советских самолетов полетели на Берлин. Над нашим аэродромом мчались штурмовики, бомбардировщики, сопровождаемые истребителями. Такого количества боевых самолетов я еще не видел за все время войны.

Такого штурма, такой согласованности в действиях всех родов войск еще не знала ни одна битва в истории человечества!

Свыше семнадцати тысяч боевых вылетов произвели в тот день советские авиаторы.

С первого дня битвы за Берлин советская авиация как бы дополняла артиллерию. Она уничтожала долговременную оборону немцев, наносила удары по аэродромам, войскам противника. Немецкие истребители действовали большими группами, по сорок-пятьдесят самолетов. Мы встречали их на подступах к тем участкам фронта, куда они направлялись.

Лишь немногим вражеским самолетам удалось прорваться через наши истребительные заслоны.

Обстановка была сложной не только на земле, где наши войска преодолевали глубоко эшелонированную оборону, но и в воздухе. Враг бросил в бой остатки своего потрепанного воздушного флота.

Летчики нашей части делали по четыре-пять вылетов. Однако никто из нас не чувствовал усталости.

Вечером, горячо обсуждая прошедший день, мы говорили о том, что если наступление советских войск будет продолжаться в таком темпе, то Берлин будет взят в течение недели.

Чем ближе была победа, тем неудержимее рвались в бой летчики. Каждому хотелось совершить подвиг во имя Родины здесь, на подступах к Берлину, каждый готов был на любую жертву, лишь бы ускорить разгром врага.

Если летчик получал задание сделать за день, скажем, четыре боевых вылета, то он добивался у командира разрешения на пятый вылет. В эти дни могучего патриотического подъема особенно сильно было стремление до конца, с честью, пусть ценою своей жизни, выполнить долг перед Родиной.

32. Над Берлином

Утром 17 апреля мы вылетели в паре с Титоренко. Набрали большую высоту. В небе ни облачка. Самолетов противника не было видно. Правда, враг мог появиться внезапно со стороны солнца.

Мы зашли южнее Берлина, чтобы осмотреть воздушное пространство. На земле шел бой.

Решаю пролететь над центром Берлина. Развиваю большую скорость. И вот под крыльями самолета — центральные кварталы столицы Германии. Кое-где видны пожары — очевидно, сюда уже прилетали наши бомбардировщики. Зенитки молчат, и мы спокойно пролетаем над городом. Как назло, ни один вражеский самолет не появляется. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и решаю еще раз пройти над Берлином. Но в этот момент в стороне от нас, на восточной окраине, появляются четыре истребителя противника. Фашистские «охотники» уже боятся ходить парами, они летают группами — по четыре, а то и по восемь самолетов. Можно было бы наброситься на них сразу, зайти сзади и ринуться очертя голову. Это заманчиво, но безрассудно.

Внимательно оглядываю пространство. Прищурился — солнце «выедает» глаза. Вижу — прямо на нас движутся две точки: это «мессеры». Они, видимо, взяли мой самолет в прицел. Идти на них в лобовую, подставлять себя под удар — глупо. Проскакиваем мимо и взмываем, чтобы сверху атаковать врага.

Но не успели мы набрать высоту, как немцы стали поспешно уходить, несмотря на количественное превосходство. Они пытались одолеть нас хитростью. Четыре истребителя были только приманкой. Если бы мы завязали с ними бой, то нас немедленно атаковала бы пара «мессеров», дежурившая в стороне.

Возвращаемся домой, досадуя, что не сбили ни одного самолета. После напряженного летного дня я сидел на КП и жаловался Чупикову:

— Сколько сегодня летал, а все без толку. Не воспользоваться ли мне тем, что немцы усиливают действия авиации к вечеру? Разрешите еще раз слетать, товарищ командир? С Титоренко разрешите, а?

— Хватит с вас, полетите завтра, — сказал командир решительно. — На сегодня вполне достаточно.

Но я не успокоился и, как у нас говорилось, «выклянчил» полет.

Немцы, стараясь использовать заходящее солнце, пытались совершать налеты под вечер. На это я и рассчитывал.

Со всей строгостью предупреждаю Титоренко:

— Дима, смотри только не горячись! Внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более что мы оба устали. Ни на секунду не ослабляй внимание.

— Слушаюсь! — ответил мне «старик». Вылетели. Пересекли линию фронта на высоте

трех тысяч пятисот метров. Передаю Титоренко по радио: «Смотри в оба!» Внизу шли бои.

Пристально вглядываюсь в даль, на запад. Дымка от пожаров, пронизанная лучами заходящего солнца, мешала видеть. Появились облака.

Направляемся к северо-западной окраине Берлина. Может быть, встретим противника над городом?