Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций - Роберт Фрэнк

Идея о том, что географическая мобильность — это хорошо, стала в Америке общепризнанной мудростью. Защищая ее, экономисты подчеркивают, что доходы будут выше всего, когда ресурсы вольны свободно перемещать свои наиболее ценные навыки. В такой формулировке их утверждения кажутся истинными по определению. Но она не рассматривает возможное воздействие этой увеличившейся мобильности на решение проблем обязательства. Стабильному населению, естественно, гораздо легче, чем транзитному, формировать эффективные связи доверия. Корни имеют свою экономическую цену, как на то указывает модель эгоистического интереса. Но у них есть также важные экономические преимущества. Вовсе необязательно, что люди, отказывающиеся от высокооплачиваемой работы в обезличенном окружении, не задумываются о своем материальном благосостоянии.

Модель обязательства говорит, что движущей силой морального поведения являются эмоциональные склонности. Мы видели много независимых данных, подтверждающих это утверждение. Роль эмоций помогает понять, почему столь многим людям и в голову не придет обманывать друга, но при этом они, не задумываясь, могут посягнуть на собственность компании или слукавить с подоходным налогом, заплатив его меньше положенного. Симпатия, мотивирующая подобающее поведение в отношении индивидов, обычно гораздо слабее проявляется в отношении крупных институтов.

На более ранних этапах истории человечества было неважно, склонны ли люди обманывать крупные организации или нет, ибо таковых не было. Но сегодня, конечно, они стали постоянным и растущим элементом жизни, и, конечно же, невыгодно жить в обществе, в котором люди считают, что могут их свободно обманывать.

Современная стратегия в решении этой проблемы обычно полагается на тактику выявления и наказания: промышленные осведомители, детекторы лжи и проверки на наркотики — для того чтобы поймать мошенников, и штрафы, увольнения или тюремное заключение — чтобы их наказать. Модель обязательства подсказывает, что эффективной альтернативой или дополнением этой стратегии может быть персонализация отношения людей к институтам. В конце концов, институты действуют от лица реальных людей. Мы создаем правительства, чтобы они принимали для нас меры, которые, по нашему мнению, непрактично принимать нам самим. Аналогичным образом крупные корпорации существуют, поскольку они дают нам возможность производить больше, чем мы произвели бы сами по себе. Когда мы обманываем государство, мы обманываем наших соседей. Когда крадем у работодателей или принимаем наркотики на работе, обкрадываем наших коллег. Проблема в том, что мы не имеем дела с этими связями напрямую. Поскольку моральным поведением в основном движут эмоции, а эмоции легче испытывать к человеку, чем к учреждению, безусловно, полезно делать акцент на этих связях, когда мы прививаем нашим детям моральные ценности.

В прежние времена люди высоко ставили воспитание характера. Моральные уроки, усвоенные в начале жизни, забыть нелегко, церковь и семья, не щадя сил, заботились о том, чтобы дети их получили.

Моральное поведение почти всегда требует самопожертвования, требует ставить интересы других людей выше наших собственных, но готовность прислушаться к этим требованиям ослабла под воздействием материализма. Вопреки ясно заявленным намерениям Адама Смита, его невидимая рука насадила идею, что моральное поведение вовсе необязательно, что лучший из всех миров может возникнуть, если люди будут просто следовать своим интересам. Дарвиновское выживание сильнейшего сделало еще один шаг, создав впечатление, что отказ от эгоистических интересов может даже пагубно сказаться на нашем здоровье. Смитовский пряник и дарвиновский кнут заставили забыть о теме воспитания характера во многих индустриализированных странах.

В материалистических теориях быть нравственным — значит, быть простофилей. В той степени, в какой «модель простофили» принимается на веру, она, конечно же, способствует распространению оппортунистических ценностей[246]. Британский экономист Фред Хирш утверждал, что капиталистическая система может функционировать, если повсеместно разделяются ценности протестантской этики. Он отмечал, что эти ценности, на формирование которых потребовались столетия, быстро приходят в упадок. Противоречие капитализма, заключал он, в том, что акцент на индивидуальном эгоистическом интересе размывает те самые черты характера, без которых он не может функционировать.

Модель обязательства проливает новый свет на это противоречие. Подобно модели простофили, она признает, что правильные, или справедливые, поступки имеют свою цену в каждом конкретном случае; но она при этом подчеркивает, что такого рода предрасположенность не всегда становится проигрышной стратегией. Проблемы обязательства повсюду в избытке, и если «кооператоры» могут найти друг друга, можно пожинать материальные преимущества. В перспективе, предложенной моделью обязательства, альтруистические черты характера, необходимые для эффективных рынков, больше не кажутся противоречащими их материалистическим предпосылкам.

Практическая важность состоит в том, что осознание этой идеи может оказаться решающим для индивида в ситуации выбора, каким человеком стать. Ценности и взгляды не отпечатываются со всей четкостью при рождении. Наоборот, их развитие, как отмечалось, главным образом и составляет задачу культуры. Большинство людей способно на развитие эмоциональных привязанностей, не дающих вести себя оппортунистически. В отличие от модели простофили, модель обязательства предлагает простой ответ на мучительный вопрос, почему даже оппортунисты так поступают.

Внушение моральных ценностей некогда было почти исключительной практикой организованной религии. Только церковь имела достаточно возможностей выполнять эту задачу, ибо у нее был готовый ответ на вопрос «Почему я не должен обманывать, когда никто не видит?» Перед верующим человеком такой вопрос не встает, поскольку Бог смотрит всегда. Но, похоже, угроза вечных мук потеряла свою силу в последние годы. А альтернативных институтов, которые могли бы взять на себя соответствующую роль церкви, так и не возникло.

Упадок религии — не единственное важное изменение. У семей, даже тех из них, которые хотят привить своим детям моральные ценности, оказывается все меньше времени и сил, необходимых для выполнения этой задачи. Половина американских детей проводят сегодня часть детства в неполной семье. В полных семьях для обоих родителей норма — работать полный рабочий день. Когда стоит выбор между тем, чтобы один родитель оставался дома и приобщал детей к моральным ценностям (или оба оставались дома на неполный день), и тем, чтобы оба работали полный рабочий день и тем самым обеспечивали возможность проживания в районе с лучшими школами, подавляющую часть родителей непреодолимо влечет второй вариант.

Моральные ценности важны, и если о постижении их не заботятся дома, то почему бы не приобщать к ним в школе? Немногие предложения вызывают такую бурю страстей, как предложение преподавать моральные ценности в школах. Цепные псы либерализма бросаются в атаку, как только в школьной программе появляется хотя бы один пункт, отдаленно напоминающий ценностное суждение. Для них идея обучения ценностям означает, что «кто-то попытается насильно пропихнуть свои ценности моему ребенку». Консервативные фундаменталисты, в свою очередь, настаивают, чтобы религиозное учение подавалось в школе наравне с научными фактами. Как им представляется, отсутствие в программе обучения именно их набора ценностей равноценно их публичному отвержению.