Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций - Роберт Фрэнк

Далее интервьюер наугад предлагает подопытным одно из трех описаний конкретного случая. В описании первого упоминается только то, что в больнице «лежит тридцатилетняя женщина, которой могла бы помочь пересадка, но в ее семье для нее нет подходящего донора». Во втором описании говорится все то же самое, только вместо «тридцатилетней женщины, которой можно помочь», речь идет о «молодой матери, нуждающейся в пересадке». Третье описание начинается точно так же, как и второе, но в нем есть следующая яркая деталь: «Если не будет найден подходящий донор, эта женщина вряд ли выживет. И, конечно, смерть матери станет трагедией для ее детей, не говоря уж об эмоциональном потрясении и трудностях взросления без матери».

Из 144 участников эксперимента Шварца большинство были мужского пола (76%) и женатыми (78%). После всей подготовительной информации им был задан вопрос, готовы ли они сдать кровь для анализа. Интервьюер предупредил, что разрешение на анализ не предполагает, что им придется идти дальше. Только 5% участников отказались на этом этапе. Остальным 95% согласившихся интервьюер далее говорил, что анализ будет сложным и очень дорогостоящим, так что больница не хочет его проводить, пока пациент хотя бы на 50% не будет уверен, что сдаст ткань, если его найдут совместимым. Только 12% участников отказались взять на себя это обязательство. На каждом этапе отказавшимися, как правило, были люди, которым дали менее подробное описание несчастий жертвы.

Есть соблазн объяснить высокий процент добровольцев тем, что доноры крови вообще существенно отличаются от других людей. Однако проблема в том, что очень многие когда-либо оказываются донорами крови. Шварц сообщает, что нет связи между тем, как часто человек сдавал кровь в прошлом, и вероятностью того, что он согласится на анализ. Более того, все указывает на то, что подопытные очень серьезно относятся к своему обещанию. Часто они «разговаривали друг с другом 10-15 минут, пока интервьюер ждал их решения; они перечисляли интервьюеру многочисленные затраты; и в последующие недели искали социального одобрения оценки затрат, которую они сделали при принятии решения»[231].

По любым разумным стандартам, общая анестезия и то, что кто-то разрезает вашу плоть и проникает в ваши кости, чтобы забрать костный мозг, — это нетривиальная жертва. Потенциальный бенефициар не был родственником участников, они не были даже знакомы. Тем не менее подавляющее большинство опрошенных выразили готовность прийти на помощь.

Можно сказать, что исследование Шварца не дает никакого подтверждения позиции рационалиста: и среди обычных, негероических людей альтруистическое поведение, очевидно, не ограничивается случаями, когда затраты несущественны. Шварц отозвался о высоком проценте добровольцев как о «большой неожиданности». Для по-настоящему закоренелого рационалиста, видимо, он должен быть прямо-таки ошеломляющим.

Вопрос, существуют ли устойчивые черты личности, многие годы вызывал споры среди психологов. Уолтер Мишел[232] утверждал, что таких черт нет, поведение людей зависит от конкретных обстоятельств. Никто больше не спорит с тем, что обстоятельства важны. Как мы неоднократно видели, даже самые простые манипуляции в ходе эксперимента могут сильно повлиять на поведение. Однако постепенно складывается некий консенсус: общие закономерности поведения все-таки существуют — в целом ряде обстоятельств одни люди в большей степени, чем другие, склонны реагировать определенным образом.

Верно ли, что одни люди альтруистичней других? Почти наверняка, да, — утверждает социолог Филипп Раштон в книге 1980 года «Альтруизм, социализация и общество». Прежде всего, отмечает он, независимые наблюдатели в целом одинаково оценивают степень альтруистичности того или иного человека. Их субъективные оценки при этом хорошо согласуются с результатами психологических тестов, разработанных для измерения склонности к альтруизму. Самое главное, все эти измерения обладают большой предсказательной силой: они могут выявить детей, которые скорее других поделятся конфетами, и взрослых, которые скорее других будут заниматься благотворительностью, помогут жертве, попавшей в беду, и т.д.

Раштон отмечает, что человек с высокими результатами в тестах на альтруизм также часто определенным образом отличается от остальных:

Раштон указывает, что, хотя многие исследования искали связь между альтруизмом и умом, устойчивой связи найдено не было. Тем не менее альтруисты, как представляется, более успешны с экономической точки зрения: экспериментальные исследования последовательно показывают, что альтруистическое поведение позитивно коррелирует с социально-экономическим статусом[234]. Конечно, это не означает, что альтруистическое поведение обязательно вызывает экономический успех. Но это указывает на то, что альтруистическое отношение не может быть слишком обременительным в материальном отношении.

Все эти результаты хорошо сочетаются с интерпретацией альтруизма через модель обязательства. Вспомним, о чем мы говорили в главе III: в мире, где люди были бы в одинаковой степени альтруистами, было бы невыгодно изучать друг друга, чтобы понять, можно ли доверять друг другу. Неальтруисты быстро бы завоевали себе положение в таком мире. Модель обязательства предсказывает, что единственный стабильный исход — тот, который включает в себя непростую смесь более альтруистических и менее альтруистических людей. Данные Раштона подтверждают распространенное впечатление, что именно в таком мире мы и живем.

Модель обязательства также предсказывает, что локус контроля за альтруистическим поведением будет скорее эмоциональным, нежели когнитивным. Это, напомним, было ключевым шагом в решении проблемы обязательства. Альтруисты не более и не менее рациональны, чем неальтруисты. Просто у них разные цели.

Представления о человеческой природе имеют важные практические последствия. Они влияют на международную политику, характер и объемы регулирования, структуру налогообложения. Они диктуют корпоративные стратегии борьбы с уклонением от выполнения трудовых обязанностей со стороны рабочих, ведения переговоров с профсоюзами и ценообразования. В личной жизни они влияют на то, как мы выбираем партнеров и работу, и даже на то, как мы тратим свои доходы.