Ирка Хортица и компания - Илона Волынская

class="p1">– Сильнее, как же! – Вышитой манжетой зажала кровоточащую ноздрю. – Не может быть сильнее меня дура, которая тратит силы, чтоб угрохоть… пхе… Остроумову!

Оглушающий стрекот сотен, нет, тысяч киноаппаратов налетел со всех сторон, заставляя с криком зажать уши ладонями. Мутная стена колыхнулась, снова вспыхивая калейдоскопом цветных картинок, а Остроумова потопталась… и принялась обходить неожиданное препятствие, пытаясь подобраться к чурбаку и петле. Оксана метнулась ей наперерез – вновь налетевший ветер стегнул по лицу, как плетью, подбил под коленки. Остроумова попыталась перепрыгнуть через нее – Оксанины пальцы сомкнулись на щиколотке, дернули, Остроумова грохнулась рядом, приложившись лбом об асфальт. Оксана навалилась ей на плечи. Бьющие из цветного марева конусы света скрестились, ловя их обеих в фокус световых кругов, Остроумова отчаянно забилась.

– Тупоумова ты, а не Остроумова – сама в петлю лезешь, аж из трусов выпрыгиваешь! – охаживая ее тетрадками по голове, прохрипела Оксана и заглушая, хотя бы для себя самой, вой ветра и стрекот киноаппаратов, забормотала. – Ты за край, за окоем, не ходи, не ходи…

– Ходи! – передразнил жеманный голосок и Остроумова снова рванулась.

– За последний горизонт не гляди, не гляди…

– Гляди! – пронзительно взвизгнули в ответ, и раскачивающаяся над головой петля стала наливаться силой и какой-то… жизненностью – каждое волоконце можно было разглядеть!

– Там никто тебя не ждет – не печалится, не зовет тебя, не отчаивается… – тараторила Оксана.

– Ждет! – завизжало вокруг. – Ждет-ждет-ждет!

– Ты борись, подерись – ты не трусь!

– Трусь-трусь! – передразнил жеманный голосок, а налетевший ветер вдруг тараном ударил в грудь, заставляя приникнуть к спине Остроумовой. С хрипом и стоном, извиваясь по-змеиному и волоча Оксану за собой, Остроумова ползла к месту своей казни.

«Нет! Нельзя говорить «не»!»

– Ты гони-ка прочь эту гнусь! – прямо в ухо Остроумовой прокричала Оксана. – Шейку тощую ей сверни…

Картинки на сотканных из цветного марева стен вдруг застыли, а бушующий на пятачке вихрь словно сдавленно хрюкнул… и опал на мгновение…

– Глаз на корпус натяни! – радостно завопила Оксана.

– Этого нет в тексте! Прекратите отсебятину! – провизжал жеманный голосок, а изогнувшаяся, как полураздавленный червяк Остроумова вдруг замерла, не пытаясь больше ползти.

– Намотай кишки на забор, чтоб не смела выступать с этих пор! – немедленно добавила Оксана.

– Смела, смела! – истерично завизжали вокруг…

– Дай ты в рожу ей смело… – согласилась Оксана. – …не за так, а за дело!

– Коваленко! – придавленная ее тяжестью к асфальту Остроумова вдруг приподняла голову, шаря вокруг мутным взглядом. – Ты чего… Слезь с меня! Это ты меня связала? – она задергала запястьями, пытаясь освободиться.

– Прекратить! Актерам занять свои места! Мотор, хлопушка… – раздался новый визг.

– Бежим! – завопила Оксана, за ворот вздергивая Остроумову с асфальта и… всем телом ударилась в цветное марево – будто хотела прошибить стену. За ее спиной застрекотали бесчисленные киноаппараты. Она ощутила, как тает под пальцами, словно растворяясь, ворот Катькиной пижамы… мутная стена чвякнула, будто кисель, из которого с силой выдернули ложку… и они обе с размаху грохнулись на асфальт по другую ее сторону!

– Аииии! – Остроумову рвануло у Оксаны из рук… и поволокло обратно, в перекрывающее улочку марево.

– Арррр! – в загривок Остроумовой тут же вцепился громадный волк.

– Ааааа! – Остроумову вздернуло в воздух – ноги ее прятались в мутной стене, так что казалось, у девчонки нет половины туловища, а голова свисала из пасти волка. Подскочившая толстуха шмякнула пухлую ладонь Остроумовой на лоб и зачастила:

– Соколины очи, орлови крыла, ведмежача сила – крылами одмахаюся, очима оддывлюся, Силою отобьюся, ничего не боюся! Народжену-хрещену… Як цю дурищу зваты? – рявкнула она Оксане.

– Дурищей и зовите. – пытаясь даже не подняться, а собрать в кучу дрожащие руки-ноги простонала Оксана. – Катя она!

– …Катерину видпусти, назад отойди…

В ответ – взревело! Улочку накрыл гул множества голосов: они кричали, возмущались, трепетали в любовной истоме, бросали резкие, злые слова. Издалека забухала артиллерийская канонада, сухо застрекотал пулемет и отрывисто пролаяли револьверы, загудел самолетный мотор и заскрежетали автомобильные шины в отчаянной погоне, заржала лошадь, послышалось пение: задорное, трагичное, пафосное. По мареву побежали сполохи: распахнув пасть, ревел динозавр, рассек морскую гладь плавник кита-убийцы, изрыгнул огонь ружейный ствол. И нарастал, все усиливаясь, пронзительный, до звона в зубах, стрекот киноаппарата.

– Навики-викив сгинь-пропади! – выкрикнула Стелла.

Стрекот заполонил улицу, сшибал с ног, волок прочь растопырившего лапы волка. Муть посреди проулка вскипела: окрасилась алым, черным, засеяла рассеянным золотым светом, струящимся из будки оператора… и с хлопком исчезла.

– Аааа! – Остроумова с размаху грянулась оземь – и заверещала снова, завидев нависшую над ней волчью морду.

На опустевший тротуар смачно хлопнулись две вручную сшитые тетрадки. Изодранные. Измочаленные. С разлохматившимися краями.

– Отак доверь тебе хорошую вещь! – брезгливо поднимая тетрадку за краешек, буркнула Стелла. С тетради текло.

– Ничего себе у вас тут дела творятся! – изумленно донеслось сверху. – Это Остроумову что – собака покусала? А куда потом делась?

– Переоделась! – прохрипела Оксана, приподнимаясь на локтях и одаривая недобрым взглядом то и дело вытирающего рот майора – ладонь его была измазана кровью. Не мог пораньше явиться, сссыскарь? Нюхач. – Ты откуда тут… – начала она, поднимая взгляд на перепуганную (глаза размером в пять копеек) Мышь. В коротких пижамных шортиках и длинной застиранной футболке.

– Тетка эта приволокла… то есть, тетя Стелла, конечно же, тетя Стелла… – заискивающе улыбаясь, Мышь заглянула Стелле в лицо. И быстрым шепотом добавила – Растолкала меня и велела, чтоб я с ней ехала! А мама только вокруг суетилась и поддакивала!

Оксана покосилась на ухмыляющуюся Стеллу: мама Мыши, конечно, женщина-кремень, но Стелла заморочит хоть кремень, хоть булыжник.

– А с Катькой что? – Мышь настороженно разглядывала скорчившуюся на асфальте Остроумову. Руки та по-прежнему держала перед собой, как связанные.

– А она через окошко по всяким… нечистым местам швендяла, пока ось ця твоя подружка соби спала, як младенчик у люльке. Твоя работа? – Стелла вопросительно ткнула Оксану пальцем в бок. Рукава и грудь футболки, заменившей Мыши пижаму, покрывала изрядно полинявшая вышивка.

– Самая первая моя вышивка. – проворчала Оксана. Не рассказывать же, что вышивка получилась кривовата и футболка разонравилась Оксане настолько, что хоть выкидывай. А тут у Мыши как раз был день рожденья, и вообще, дорог не подарок, дорого внимание.

– А вышивать потянуло як раз колы навколо тэбэ вселякие странные дела твориться почалы, га? Замки там сами собою видчынялыся, ще щось… – Стелла вдруг мелко захохотала, тряся грудью и животом. – Ось твоя перша вышивка ей жизнь и спасла!

– Не спасла! Никого не спасла… Она придет, она возьмет! – раздался хриплый голос, и поднимающаяся с асфальта Оксана замерла,