1812. Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Не представляю, как вы теперь сумеете оправдаться в глазах брата за подобное отношение к его жене и дочери, — продолжала госпожа Ларионова.

— Я была вынуждена заложить жемчуга — свадебный подарок Мишеля, — напомнила свекрови Алекса. — Теперь их не выкупить обратно — в Вильне французы, и кто знает, где теперь этот лавочник?

— Жемчуга?! — ахнула Елена Ивановна, будто впервые о том услышала, хотя Докки не сомневалась, что история пребывания Алексы в Вильне и ее отъезд оттуда были не раз обсуждены во всех подробностях.

Невестка принялась описывать, в каком ужасном положении оказались они с дочерью после того, как Докки уехала из Вильны. Им не хватало денег даже на еду, приходилось себе во всем отказывать, а Натали была вынуждена пойти на бал в старом платье.

— Когда пришло известие о войне, — говорила Алекса, — из-за отсутствия средств мы не смогли нанять почтовых лошадей и нам пришлось ехать с Мари Воропаевой, что было безумно утомительно.

«Лошади, на которых они добирались до Петербурга, кстати, тоже мои, — отстраненно подумала Докки. — Забери я их с собой вместе с коляской — на что имела полное право, — им не на чем было бы уехать из Вильны, а почтовых лошадей и вовсе было не сыскать днем с огнем. Но о том почему-то все успешно забывают».

— О, как подумаю, что вы могли оттуда не выбраться, — мне становится страшно! — воскликнула Елена Ивановна и вновь обратилась к дочери: — Я не ожидала, что вы так эгоистичны и способны столь жестоко отнестись к своим родным. Ваше же распутство и вовсе стало притчей во языцех. Забыв о собственном возрасте и вдовстве, о верности светлой памяти безвременно ушедшего барона фон Айслихта, вы увлекали молодых людей, которые могли составить достойную партию Натали, преследовали генерала Палевского на глазах всего общества.

Докки невольно передернула плечами при упоминании покойного мужа. «Мне теперь всю жизнь следует хранить его светлый образ в своей памяти? — ее охватило раздражение. — И как все перевернули: в Вильне Алекса и Мари утверждали, что Палевский хочет склонить меня к связи, соблазнить и погубить. Сейчас выясняется, это я его добивалась».

Ей очень не хотелось вступать в перепалку с родственниками. Ее оправдания им не нужны — они будут верить в то, во что хотят верить, преследуя собственные цели. Все эти годы речь шла об обязательствах Докки по отношению к родителям и брату. Теперь у них появилась возможность присовокупить к этому еще ее «безнравственное» поведение и прочие проступки, чтобы заставить окончательно почувствовать себя перед ними виноватой. Донельзя утомленная нападками матери и осуждающими взглядами брата с невесткой, Докки вздохнула и все же сказала:

— Вы вольны думать все, что вам угодно, madame. Должна заметить, я с удивлением выслушала ваши нелепые упреки, основанные на слухах, злонамеренно искаженных и слишком далеких от правды, чтобы можно было придавать им хоть какое значение.

Мишель сделал скептическое лицо, Алекса вспыхнула, а Елена Ивановна картинно развела руками и язвительным тоном воскликнула:

— Так это не вы бросили Алексу и Натали в Вильне?! Не вы флиртовали с офицерами и не…

— Довольно, madame, — поморщилась Докки, чувствуя, что выдержка может покинуть ее в любую минуту. — Я вас внимательно выслушала и более не желаю обсуждать все эти сплетни. На этом, надеюсь, наш разговор окончен. Всего доброго!

Она встала, показывая, что готова распрощаться с визитерами, но те остались сидеть, обмениваясь возмущенными взглядами.

— Вы забываетесь! — Лицо Елены Ивановны в порыве негодования покрылось красными пятнами. — И я вам еще не все сказала! Вы бросили Залужное, которое, верно, теперь разграблено французами…

— Полагаете, мне следовало там остаться и защищать поместье с вилами в руках, одним своим видом напугав неприятельскую армию и тем остановив ее наступление? — горько усмехнулась Докки.

Мать не нашлась с ответом, только сверлила дочь гневными глазами.

— Вот так она вела себя и в Вильне, — громко зашептала Алекса Мишелю. — Теперь ты понимаешь, каково мне было с ней?

Докки сделала вид, что не услышала слов невестки, и направилась к дверям.

— Докки, черт! — Мишель побагровел и встал.

— Ты не смеешь так разговаривать с нами, — заявил он, насупившись. — Ты виновата, кругом виновата! Из-за тебя я чуть не потерял жену и дочь, ты опозорила нас в глазах общества своим поведением…

Но Докки уже выходила из гостиной, предоставив дворецкому проводить гостей к выходу. Щеки ее горели, когда она опустилась в кресло в библиотеке. Впервые за много лет она осмелилась открыто противостоять родственникам, до сих пор уверенным в том, что ей следует беспрекословно подчиняться их бесконечным желаниям и требованиям.

«Зачем только я приехала сюда?» — досадовала она, хотя понимала, что ей было не избежать подобного разговора, когда бы она ни вернулась в Петербург — сейчас или осенью. Но ей было бы гораздо легче перенести упреки родных, получи она хоть какую весточку от Палевского. Увы, разочарованию ее не было предела, когда, едва войдя в особняк и еще в шляпке и перчатках бросившись к ореховому столику, она не обнаружила среди множества писем и записок, накопившихся за время ее отсутствия, того единственного письма, которое так жаждала увидеть. Потом она полночи уговаривала себя, что их короткое знакомство не позволяет Палевскому вступать с ней в переписку, что он слишком занят, чтобы найти время на отправку записок знакомым дамам…

«Разве он обещал писать мне?» — с трудом справляясь с захлестнувшим ее отчаянием, укоряла себя Докки за ложные надежды, растревожившие ее душу. Палевский вообще ничего не обещал ей, и теперь ее мучили сомнения: не слишком ли многого она ожидала от него? Он провел с ней одну ночь, не предполагая хоть сколь-нибудь продолжительной связи, скорее воспринимая все как легкую случайную интрижку во время войны. Она же упрямо отказывалась принять этот очевидный факт, напридумывала себе бог весть чего и жила воспоминаниями о его нежности, которыми подпитывала свои упования на новые встречи с ним.

— Госпожа Ивлева и госпожа Кедрина, — объявил дворецкий, заглянув в библиотеку. — Ваша милость примет… или?

— Да, проводи сюда, — Докки оживилась, приказала подать чаю и поспешила навстречу подругам.

Вскоре дамы, переполненные радостью от встречи, а также новостями, которыми жаждали поделиться друг с другом, расселись вокруг чайного столика, накрытого расторопными слугами.

— Бабушка гостит у друзей на Васильевском острове, — сказала Ольга. — Я с ней не поехала — как чувствовала, что вы приедете, и едва получила вашу записку, как помчалась к вам.

— А я как раз направлялась к Ольге, — добавила Катрин. — Мы столкнулись в дверях и отправились сюда уже вместе.

— И правильно сделали, — Докки взяла чайник и разлила подругам чай в бело-розовые чашки тонкого китайского фарфора.

— На улице мы видели ваших родственников — они как раз усаживались в экипаж. Верно, встреча была не самой приятной: они не выглядели довольными, а в ваших глазах до сих пор горит мятежный огонь, — заметила Ольга.