Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

А. Марченко «От Тарусы до Чуны», в которой он с леденящими душу подробностями повествует о своих новых мытарствах (арест, голодовка, ссылка в поселок Чуна Иркутской области)[227].

Уже несколько лет ходила анонимно повесть «Верный Руслан», в которой тема лагерей раскрывается в неожиданном и оригинальном разрезе: герой повести – бывшая караульная концлагерная собака, оставшаяся без «работы». Теперь автор повести, Георгий Владимов (писатель, приобретший известность нашумевшей в свое время повестью «Большая руда»), переработал ее, отредактировал и открыто пустил в самиздат под своим именем[228].

Ширится поток литературы славянофильского и православного толка. Таковы, например, роман С. Дашковой «Лебединая песня» (роман-летопись о жизни русской интеллигенции в период диктатуры Сталина), анонимная повесть «Отчизна неизвестная» (о трагической жизни русского священника) и сборник рассказов А. Добровольского «Десять мин» (десятикратный плод одной не зарытой в землю, как в евангельской притче, мины – таланта, дара Божьего).

Стало известно имя молодого талантливого писателя Николая Бокова, автора интересной повести «Страды Омозолелова»[229]. Он пишет острую, едкую, изобилующую выдумкой прозу, а также философско-психологическое эссе, из которых наиболее широко ходят в самиздате два: «Философия обвиняемого философа»[230] и «Контакт с КГБ как психосоциологический феномен». Автор анализирует этический климат советского общества и считает, что он порождает стандартное поведение, обусловленное страхом, запретом свободного высказывания и волеизъявления. В этой атмосфере «физическое существование переживается как высшая ценность и вытесняет из сознания смысл существования».

После смерти известного писателя Бориса Ямпольского (1973 г.) остался его архив – его многочисленные неопубликованные произведения. Сейчас некоторые из них начали распространяться в самиздате, в частности, интересные воспоминания о Василии Гроссмане («Последняя встреча с Василием Гроссманом») и о Юрии Олеше («Да здравствует мир без меня»)[231].

Ямпольский рассказывает о последних месяцах жизни В. Гроссмана, замечательного писателя, аскетичного, серьезного, печального, одинокого, одержимого своей работой человека. Рассказывает, как конфисковали роман Гроссмана: пришли двое, предъявили ордер на обыск, сказали: «Нам поручено извлечь роман». («Извлечь»! Как сказано!) Забрали не только все копии, но и черновики, и материалы, и даже у машинисток, перепечатывавших роман, забрали ленты пишущих машинок. «Что же должен был пережить, передумать писатель, – пишет Ямпольский, – когда забирали у него то, чем он жил десять лет, все дни и ночи, с чем были связаны восторги и страхи, радости, печали, сны».

К этому нужно добавить, что Гроссману еще повезло: если б он не был столь известным писателем, то вслед за своим романом отправился бы на Лубянку, а затем в лагерь и он сам. Он же посмел даже жаловаться в высшую инстанцию – в ЦК – где ему сказали: «Мы не можем сейчас вступать в дискуссии, нужна или не нужна была Октябрьская революция, напечатан роман может быть не раньше, чем через 200–300 лет».

«И самое удивительное, – пишет Ямпольский, – что это было время, когда были опубликованы “Один день Ивана Денисовича”, “Матренин двор”, <…> именно в эти дни в нашем чудовищно путаном обществе арестовали роман Гроссмана, негласно репрессировали его имя». Ямпольский говорит о мало кому известном и потрясающем, на его взгляд, рассказе Гроссмана – «Мама»: дочку расстрелянных родителей из детдома взял и удочерил сам Ежов. Страшны, говорит Ямпольский, были последние дни Гроссмана в его одинокой комнате, в окружении стукачей, подслушивающей и подсматривающей аппаратуры, «в постоянном чувстве чуткого, недремлющего, неустающего электронного уха, которое слушает и слушает день и ночь и кашель, и хрипы, и крики боли, и кажется даже мысли, кажется, всё знает».

Замечателен также вырисовывающийся в воспоминаниях Ямпольского портрет Юрия Олеши, большого писателя, проведшего большую часть своей жизни в нищете, забвении, затравленности, среди обид и огорчений, и тем не менее не утратившего ясности ума и светлого юмора. Как-то уже незадолго до смерти встретил Олеша в кафе «Националь» бездарного, но преуспевающего и почитаемого советского писателя. «Мало пишешь, – сказал он Олеше, – я ведь за одну ночь могу прочитать то, что ты написал за всю жизнь». – «А я в одну ночь могу написать то, что ты написал за всю жизнь», – ответил Олеша. Когда после двадцатилетнего перерыва был переиздан наконец однотомник произведений Олеши, весь тираж был распродан в течение нескольких часов. «Чем молва презрительнее, тем выше положение и официальное признание, – говорит Ямпольский, – чем ужаснее и страшнее официальное проклятие, тем восторженнее народный интерес».

Посмертно обрело известность имя Дмитрия Витковского, написавшего интересные воспоминания, озаглавленные – «Полжизни». Сразу же после окончания университета, в 1926 году, Витковский был арестован «по облыжному доносу». И хотя было ясно, что Витковский ни в чем не виноват, он был отправлен в ссылку в Сибирь. «Мы знаем, что вы не виноваты и ничего не сделали плохого, – сказал следователь. – Но вы немного неустойчивы, вам лучше пожить вне Москвы… Так утверждался новый принцип наказания за еще не совершенные преступления».

Однажды попавший в поле зрения карательных органов человек уже никогда не мог освободиться из их цепких лап. Витковского, едва он выходил на свободу, арестовывали снова и отправляли в другой концлагерь. Он побывал на Соловках, в 1931 году (где заставляли «спать не жердочках», ставили зимой переливать ведрами воду в море, из одной проруби в другую, «пока всю не перельете», и откровенно заявляли заключенным: «Вы присланы сюда не для исправления, а для уничтожения»), затем на строительстве Беломорканала, в лагере на Туломе и в других местах. Интересны наблюдения Витковского над тем, как менялся характер и психология людей по мере того, как усиливался режим диктатуры и террора. В 20-е годы попадались еще надзиратели, жалевшие арестантов и не боявшиеся оказать им помощь. «В то время люди были еще живыми людьми, – пишет Витковский, – даже в ГПУ. Еще не вывелись традиции человечности». Но уже десять лет спустя отчужденность, бездушие, страх, ненависть и подозрительность стали нормой.

Стала известна вторая часть романа Василия Гроссмана «За правое дело». В свое время она была, как уже говорилось выше, конфискована, однако текст романа чудом сохранился. «За правое дело» – монументальное и, по мнению многих, самое глубокое произведение о Второй мировой войне. Это широкая картина жизни советского общества в те годы, поражающая основательным знанием разных сторон жизни, меткостью зарисовок, живостью образов, разнообразием красок и глубиной размышлений.

Известный поэт Владимир Корнилов выступил в последнее время как прозаик. Уже стали известны две его повести «Без рук, без ног» и «Девочки и дамочки», а также роман «Демобилизация»[232]. В повести «Без рук, без ног» удачно и свежо изображена Москва 1945 года, атмосфера и настроения того времени. Всё показывается через восприятие