Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру

class="p1">Как только «дарога» окреп, он послал осведомиться о виконте у домочадцев графа Филиппа де Шаньи.

Ему ответили, что юноша так и не появлялся, а граф Филипп несколько дней как умер. Его тело обнаружили на берегу подземного озера в подвалах Оперы, неподалеку от улицы Скриба. Перс вспомнил траурную мессу, звучавшую за стеной зеркальной комнаты, и у него не осталось сомнения по поводу личности жертвы и преступника. Зная Эрика, он – увы! – без труда восстановил подробности всей драмы. Решив, что его брат похитил Кристину Даэ, граф Филипп помчался следом за ним по дороге на Брюссель, поскольку он знал о подготовке к побегу. Не обнаружив следов, он немедленно вернулся в Оперу, вспомнил странное признание Рауля о наличии фантастического соперника, узнал, что виконт все пытался проникнуть в подземелья театра и, наконец, что он исчез, оставив свой цилиндр в гримерной певицы рядом с футляром от дуэльных пистолетов. Граф, не сомневаясь более в навязчивой идее брата, бросился вслед за ним в этот адский подземный лабиринт. Являлось ли преимуществом, с точки зрения Перса, что тело графа нашли на берегу озера, где до этого раздавался манящий голос Сирены Эрика, этой консьержки озера мертвых.

После этого Перс отбросил колебания. Потрясенный новым преступлением, он не мог оставаться в неведении и не попытаться узнать о дальнейшей судьбе виконта и Кристины Даэ и решился рассказать все в полиции.

Расследование дела было поручено судебному следователю Фору, к нему-то Перс и обратился. Можно себе представить, как воспринял показания Перса этот скептический, поверхностный и приземленный ум (я говорю то, что думаю!). Он счел Перса за помешанного.

Отчаявшись быть услышанным, Перс взялся за перо. Поскольку в полиции не захотели выслушать его свидетельство, ему, вероятно, захотелось предать эту историю бумаге, и однажды вечером он поставил последнюю точку в рассказе, который я привел здесь без изменений. Именно тогда Дариус сообщил, что пришел неизвестный человек, не назвавший своего имени, лицо которого было невозможно разглядеть; он заявил, что уйдет только после того, как поговорит с хозяином.

Перс сразу распознал личность странного посетителя и приказал немедленно впустить его.

«Дарога» не ошибся.

Это был Призрак! Это был Эрик!

Он выглядел совершенно обессилевшим и держался за стену, будто боялся упасть. Когда он снял шляпу, обнажился высокий, восковой бледности лоб. Ниже лицо было закрыто маской.

Перс, выпрямившись, встал перед ним:

– Убийца графа Филиппа, что ты сделал с его братом и с Кристиной Даэ?!

При этом тяжком обвинении Эрик пошатнулся и несколько мгновений хранил молчание, потом, дотянувшись до кресла, рухнул в него, испустив глубокий вздох. Он заговорил – короткими фразами, останавливаясь и переводя дыхание:

– «Дарога», не напоминай мне о графе Филиппе. Он был уже… мертв, когда я вышел из дома… Он был… мертв, когда запела Сирена. Это несчастный случай, печальный и прискорбный случай. Он споткнулся неудачно и упал в озеро… упал сам.

– Ты лжешь! – вскричал Перс.

Тогда Эрик склонил голову и сказал:

– Я пришел сюда не для того, чтобы ты говорил о графе Филиппе. Я пришел сказать тебе… я умираю.

– Рауль де Шаньи и Кристина Даэ, где они?

– Я умираю…

– Где Рауль де Шаньи и Кристина Даэ?

– …от любви, «дарога»… Да, умираю от любви… Я так любил ее! И до сих пор люблю, «дарога», а от этого умирают, это я тебе говорю. Если бы ты знал, как она была прекрасна, когда позволила поцеловать себя… живую, во имя вечного спасения. Это было впервые, «дарога», когда я поцеловал женщину… Ты понимаешь: впервые! Да, я поцеловал ее, живую, а она была прекрасна, как мертвая!

Поднявшись, Перс осмелился коснуться Эрика. Он схватил его за руку:

– Скажешь ты наконец, жива она или мертва?

– Зачем ты трясешь меня? – спросил Эрик, которому тяжело давалось каждое слово. – Я тебе сказал, что это я умираю… Да, я поцеловал ее живую…

– А теперь она мертва?

– Говорю тебе, что я поцеловал ее… прямо в лоб и она не отвела голову от моих губ. Ах, это честная девушка! Что же до ее смерти, я не думаю… хотя это меня больше не затрагивает. Нет, нет! Она не умерла! Не дай бог, если я узнаю, что кто-то коснулся хоть одного волоска на ее голове! Это честная и смелая девушка, к тому же она спасла тебе жизнь, и причем, «дарога», это было в тот момент, когда я не дал бы и двух су за твою шкуру. По сути, ты явился в мой дом незваным. Зачем ты пришел туда с тем юношей? Ты пришел за смертью? Честное слово, она молила меня за своего поклонника, а я ответил ей, что, раз она повернула скорпиона, я стал, по ее собственной воле, ее женихом и что двух женихов ей не нужно, и это было справедливо; что же касается тебя, ты не существовал, ты уже не существовал для меня, потому что должен был умереть вместе с другим женихом.

Но послушай, «дарога»… когда вы вопили как одержимые, барахтаясь в воде, Кристина пришла ко мне, широко распахнув свои прекрасные голубые глаза, и поклялась мне вечным спасением, что согласна стать моей живой женой! А до той минуты, «дарога», я видел в ее глазах только смерть, видел в ней свою мертвую жену… И тут в первый раз я увидел в ней мою живую жену. Она была искренней, клялась вечным спасением, что не убьет себя, – таков был наш уговор. Через полминуты вся вода вернулась в озеро. Я привел тебя в чувство и услышал от тебя первые слова, а ведь я был, право, уверен, что ты погиб… Потом мы договорились, что я выведу вас наверх. Когда я избавился от вас, я вернулся в комнату в стиле Луи-Филиппа к Кристине, один.

– Что ты сделал с виконтом де Шаньи? – прервал его Перс.

– Понимаешь, «дарога», я не мог вот так просто вывести его наверх. Он был моим заложником. Но и в доме на озере его нельзя было оставить из-за Кристины, тогда я запер его в неплохом месте: я его просто-напросто заковал в цепи, а эликсир Мазендарана сделал его податливым, как тряпка. Я заточил его в склепе коммунаров, который находится в самой пустынной части самого дальнего из подвалов Оперы, ниже пятого этажа подземелья, там, куда никто не сует носа и откуда ничего не слышно. Я был спокоен, когда вернулся к Кристине. Она ждала меня.

В этом месте своего рассказа Призрак поднялся, да так торжественно, что Перс,