Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

и получит ответ на вопрос, который Джулиани унесет с собой в могилу: «Что, если я заблуждаюсь во всем?»

Дэнни снова и снова задавал себе этот вопрос в те проведенные в Неаполе недели, в присутствии человека, жизнь которого они намеревались разрушить навсегда и, возможно, без веской на то причины. Он заново проживал этот вопрос в долгие месяцы, проведенные на «Бруно» в обществе мужчин, которых тошнило от одного его вида. Он был согласен с их приговором. Гордыня была главным грехом его, червяком в самой сердцевине души – надежным двигателем, питавшимся от пожизненного и, возможно, ложного ощущения того, что Бог готовит его для свершения чего-то чрезвычайно важного.

Поскольку семья отца его выбилась из нищеты и унижений резервации и поскольку он сам публично отверг всю романтику и стереотипы индейского происхождения, факт этот был для Дэниэла Железного Коня источником тайного удовлетворения. С детства он видел в себе отпрыска людей, ездивших бок о бок с Бешеным Конем и Маленьким Великаном из племени оглала, с Черным Щитом и Хромым Оленем из миниконжу, с Пятнистым Орлом и Красным Медведем из безлучных, с Черным Мокасином и Льдом шаеннов, с Сидящим Быком из хункпапа, – героев, которые повели свою лучшую в истории легкую кавалерию на защиту своих семей и земли, которые сражались за то, чтобы сохранить тот образ жизни, что выше всего прочего ставил отвагу, доблесть, благородство и трансцендентное духовное зрение.

Столь же сильной традицией была связь его семьи с черноризцами-иезуитами, чьи верования поддерживали те же самые ценности. Его прабабка в пятом колене была среди первых лакота, обращенных в христианство Пьер-Жаном де Смет[50], человеком, наделенным легендарным обаянием и праведностью, чье абсолютное бесстрашие завоевало ему беспрецедентное доверие среди племен американского Запада. Лакота верили в то, что все народы, если не все люди, ищут Божественного. Призыв христианского Бога к всеобщему миру поддерживала и Белая Телица, Бизонья Дева[51]. Знакома была индейцам и жертва крови Вакан Танка, Великая Тайна. Даже распятие не было новостью: тело Иисуса с распростертыми руками, прободенное и повешенное на кресте, напоминало индейцам пронзенные и повешенные тела участников Солнечного Танца, визионеров, знавших на собственном опыте, что такое предлагать свою плоть и кровь Богу за свой народ: в знак благодарности, мольбы свирепого счастья. На мессах, которые служили друзья-иезуиты, многие лакота почитали священную и непостижимую силу, которая следит за всем, внемлет молитвам тех, кто приносит жертву, теперь не собственную плоть и кровь – Иисус отменил подобные приношения, – но хлеб и вино, освященные в память высочайшей из жертв.

Конечно, это была стадия ученичества. Определенная смешанной природой его происхождения, манерой образования, талантом, энергией и проницательностью, которые Дэниэл Железный Конь обрел к моменту вступления в зрелость, она была приготовлением к тому дню, когда он впервые открыл отчеты первой миссии на Ракхат и познакомился с тем, что увидел и узнал там экипаж «Стеллы Марис». И постепенно, с убежденностью, становившейся все более крепкой и неколебимой по мере чтения, он поверил в то, что ему суждено лететь на Ракхат, ибо среди всех, кого могли отправить на эту планету, только он один, Дэниэл Железный Конь, способен понять хрупкую красоту культуры жана’ата.

Он боялся за них.

Народы равнины также полностью зависели от одного-единственного объекта охоты, и внешние также считали их опасным, обожавшим войну народом. Дэнни знал, что это действительно так, но вместе с тем понимал, что подобное мнение представляет собой лишь небольшую и кривую часть истины. И он постепенно поверил в то, что, оказавшись на Ракхате, сможет каким-то образом искупить чудовищные потери, выпавшие на долю лакота, если поможет жана’ата найти новый образ жизни – способный сохранить высокие добродетели воина и охотника, сочетая их с иезуитскими качествами: отвагой и стойкостью, щедростью и прозорливостью.

Уже на «Бруно», поздней ночью, под шелест вентиляторов, под почти неслышный ропот двигателей корабля, скорее ощущавшийся, чем слышимый, Дэнни вспоминал мысль, овладевавшую им, пока он читал присланные с Ракхата отчеты: «Я сделаю что угодно ради того, чтобы попасть на эту планету». Он считал это пожелание фигурой речи, однако Бог поставил его перед фаустовским выбором.

– Мы с вами ближе к древней традиции, – сказал Дэниэлу Геласий III во время приватной аудиенции. – Мы понимаем необходимость жертвоприношения для того, чтобы придать конкретику нашей вере, чтобы предложить ее Богу во всей полноте: если мы сможем настроить себя в соответствии с Его волей, все будет хорошо. А теперь мы с вами призваны к тому, чтобы совершить жертвоприношение, способное испытать нашу веру так, как был испытан Авраам. Сделать это труднее, чем предложить Богу наши собственные тела. Мы с вами должны предложить в жертву Сандоса, связанного по рукам и ногам, как сын Авраама Исаак. Мы должны совершить поступок жестокий и необъяснимый и, поступая так, доказать, что веруем в провидение Господне и действуем в качестве Его инструментов. Мы служим Отцу, не отвернувшемуся от жертвы Авраама, Отцу, потребовавшему и допустившему распятие собственного Сына! Отцу, который иногда требует, чтобы мы приносили в жертву самое дорогое, служа Его воле. Я верую в это. А способен ли ты поверить в такую жертву?

Что заставило его молчаливо кивнуть в знак согласия на поступок, который он считал отвратительным? Неужели честолюбие? Дэнни исследовал себя свирепо и беспристрастно, и ответ оказался отрицательным… нет, что бы там ни думали, во что бы ни верили остальные. Или на него подействовало величие Ватикана, нравственный вес двух тысячелетий власти?

Да, отчасти. Сила и обаяние самого папы? Сочувствие и красота этих озаренных внутренним светом, все понимающих глаз?

Да. И да на все это.

Или Святой Отец и отец-генерал имели больше одной причины снова отправить Сандоса на Ракхат? Вне всяких сомнений. Решение это даст в свое время желаемые политические, дипломатические и практические плоды. Перевешивали ли таковые мотивы зловещую уверенность Святого Отца и едва ли не отчаянную надежду отца-генерала на то, что Богу угодно, чтобы Сандос вернулся в то место, где претерпел духовное и физическое насилие?

Дэниэл Железный Конь так не считал.

Он уже не знал, что думал тогда и во что верил. Он был уверен только в одном: что не мог физически заглянуть в глаза Геласия III, выслушать его слова и усмехнуться.

– Напыщенное дерьмо. – Ибо иезуитов учат видеть Бога во всем, и Дэнни не мог уклониться от морально-этической проблемы, которую сам и поставил: если ты веришь в верховную власть Бога, если ты веришь в то, что Бог благ, тогда все,