На краю одиночества - Екатерина Лесина

* * *

– Я вернулась ко двору. Быть может, мне были не слишком рады… Твоя матушка все подробно осведомлялась о моем здоровье. И она бы вышвырнула меня, будь ее воля. Но приличия… неписаные законы двора. И моя мать, в которой она нуждалась. Вот ведь странно, да? Она искренне уважала и любила мою мать, тогда как я… почему я злила ее?

Молчание. Тягостное такое молчание. А откуда-то издалека доносятся крики. И хлопки. Или же это не хлопки, а выстрелы?

– Я была красива? Но разве в этом моя вина? Мне были неинтересны все те дела, которые казались ей такими увлекательными? Помнится, матушка говорила, что в те времена, когда императрица была лишь женой наследника, она тоже больше увлекалась балами, нежели управлением государством. Я любила тебя. Любила искренне. Всей душой. А ты… ты делал вид, что мы едва знакомы. И сперва эта игра меня забавляла…

– Я ошибся. А ты попыталась убить мою мать…

– Это она тебе сказала? – княгиня улыбнулась мягкою, снисходительною улыбкой. – Я? Убить? Та, прошлая я никого и никогда не убила бы. Помнишь, как мы нашли замерзающего голубя и отогревали его? А он отогрелся и летал по залу. Еще на стол нагадил, а ты смеялся, что это хорошая примета, что… неважно. Или вот тех лошадей, которых продавали на мясо. Я их купила. Мне их стало так жаль, а теперь жаль, что этой жалости во мне не осталось. Когда она узнала правду?

* * *

Обычный вечер.

Огонь в камине. Лето еще кипело, но по вечерам стало прохладно, и во дворце эта прохлада ощущалась особенно остро. А у Медведицы появилась дурная привычка засиживаться у камина. Она ничего-то не делала, лишь глядела в огонь, изредка опускала руку в корзинку с рукоделием, тревожа клубки шерсти.

Вязать она то ли не умела, то ли не любила, впрочем, как и вышивать.

– Подойди, – велела она Женечке. – А вы все прочь подите. Разговор у нас будет приватный.

И гостиная опустела.

А Женечка отложила вышивку. Она почти закончила ее, шелковый носовой платок. Подарок… быть может, простой и даже нелепый, но она старалась.

– Замуж собралась?

– Если позволите, – Женечка выдержала хмурый взгляд императрицы.

– Не позволю.

– Почему?

Медведицу бесполезно умолять. И слезы ее лишь злят. А уж за чужими истериками она и вовсе наблюдает с немалым интересом. Но вот говорить… говорить она любит.

– Почему… – Толстые пальцы, украшенные дюжиной колец, вцепились в подлокотники кресла. Мебель императрица подбирала под стать себе: массивную и неказистую с виду. – Почему… сложный вопрос. Вы не пара.

– Я люблю его!

– Быть может. А он тебя нет.

– Неправда!

– Правда, девочка… правда. Сколько вы вместе? А про свадьбу он так и не заговорил. И сейчас молчит. Это твоя матушка попросила… разрешить вопрос.

Матушка.

Сердце замерло, заледенело.

– Не злись на нее. Любая мать беспокоится о своем ребенке. Особенно когда дитя единственное, оставшееся в живых. И она желает тебе добра.

Добро представлялось сомнительным.

А платок остался на табуретке, белая ткань…

– Он… он просто не хочет вас… тревожить.

Медведица взмахнула рукой:

– Брось. Ты сама понимаешь, что все – лишь отговорка. Полагаю, сперва он и вправду был влюблен. Дело-то молодое, а ты, не спорю, хороша. Но страсть давно ушла. Он держит тебя в силу привычки и еще потому, что был неосторожен и дал слово.

Неправда.

Хотелось закричать, и так, чтобы услышали все, включая крыс в подвалах и воронов из Вороньей башни. Неправда! И правдой быть не может!

– А может, ты вполне устраиваешь его в качестве постоянной любовницы? – губы Медведицы слегка дрогнули. – Ты, опять же, молода, хороша и на диво непритязательна. У мужчин есть потребности, удовлетворить которые способны лишь женщины. А Сашенька, что уж тут, довольно-таки избалован. И брезглив. Одно дело – ты, и другое – какая-нибудь дворцовая шлюшка, из тех, что перед любым готова ноги раздвинуть, чтобы после потребовать за это нехитрое дело милостей… да…

Щеки вспыхнули. И погасли.

А в душе стало пусто-пусто… Неправда. Правдой быть не может. Просто не может, и все тут… он был… недавно… он появляется редко, потому как у наследника престола множество дел, и у нее тоже служба, пусть и не сказать что тяжелая, но все же…

– Ты умная девочка. – Медведица шевельнула пальцами, и камни на перстнях заискрили. – И должна понимать, что во всем важно чувство меры. Сашеньке и вправду пора жениться. Не на тебе.

– Но…

– Ты слишком требовательна. А еще не будешь закрывать глаза на малые его шалости. В тебе есть красота, но она холодна, не способна согреть. Ему нужна девочка тихая, домашняя, я скажу более – покорная. Пока ты еще миришься с некоторыми чертами его характера, но со временем, когда влюбленность окончательно перестанет туманить тебе глаза, ты попытаешься переделать его под себя. Ты привыкла, что все в этом мире существует исключительно для твоего удобства. Как и он. Вы уничтожите друг друга, а заодно империю. И этого я допустить никак не могу.

– Кто…

– Ниночка Мерельева… да, род не столь древний, и дар у нее откровенно слабенький, но уж больно типаж хорош…

Круглолицая Ниночка с курносым носиком и веснушками. С ее привычкой громко вздыхать и восхищаться, приоткрывая ротик.

С нелепыми нарядами, над которыми посмеивались все.

С сестрами и братьями. Она постоянно говорила об огромном своем семействе, будто бы оно и вправду кого-то интересовало.

– Она крепкая, здоровая. И в роду всегда было много детишек, значит, должна быть плодовита. Что ума невеликого, так найдется кому последить, чтоб не мешалась, куда не след. Сама светлая, как и матушка ее, и батюшка, и до третьего колена, стало быть, дар проявляется стабильно. Этого хватит, чтобы выносить троих-четверых… может, пятерых, если повезет.

– Вы… вы говорите, как…

– Присядь, – Медведица указала на кресло, в котором обычно устраивалась матушка Евгении. – Как о кобыле? Так… с большего оно и есть, что от молодой императрицы нужно лишь родить наследника, или двоих, или троих, тут уж как повезет. Древняя кровь, она непростая, да… я в твои годы наивная была, полагала, что раз уж корону на темечко возложили, то и власть вся моя. Но нет, стоило первого понести, как скоренько заперли на женской половине, откуда только и выводили, народу показаться. После дали слегка очунять – и вторая беременность… третья… после уж смута началась, да…

Она тяжко вздохнула и потерла виски.

– Голова болит… смута меня, почитай, спасла. Да, нелегко пришлось, но не только мне. А как остались вдвоем с Сашенькой… некому стало меня на женскую половину отправлять. Смута многое перекроила что в головах людских, что тут… но не настолько, чтоб венец императорский в радость стал.