На краю одиночества - Екатерина Лесина

Эти явились не просто так. Они ждали… И ждали… И…

Глеб подошел ближе.

Он знал, что тьма его не выдаст, но кто-то, представлявшийся ему самому серым размытым пятном, спросил:

– Долго еще?

– А ты торопишься?

– Так… неспокойно как-то. – Человек зябко повел плечами. Он видел мир обыкновенным, но ощущение близости чего-то неправильного заставляло лишь крепче сжимать ствол. – Вдруг да…

– Заняты они все. – Этот, второй, был обвешан артефактами, которые тускло светились. И Глеб не удержался. Он дотянулся до самого яркого и выпил его, затем выпил второй и третий.

Задумался над последним. И забрал его силу тоже.

– А если…

– Тебе заплачено. – Человек перехватил ствол винтовки, и Глеб коснулся железа, выпуская тлен. Пройдет несколько мгновений, и металл покроется тонким налетом ржавчины, чтобы спустя час или два вовсе рассыпаться.

– Так-то оно так, да только…

– Жди.

И Глеб согласился. Он теперь видел все куда как яснее…

Заскрипела калитка.

А ведь он бы и вправду не поверил, если бы кто рассказал.

Кто?

В живых осталась бы лишь она, его маленькая беззащитная сестра, которая придумала бы, почему она вдруг уцелела.

– Спокойно. – Земляной выступил из тьмы. Он был страшен, слепленный из клочьев ее, но как-то наспех, отчего одна рука казалась длиннее другой. Кривые ноги, раздутое тело, которое разорвалось вдруг, превратившись в сплетение щупалец.

Змей?

Змеи упали на землю, чтобы войти в нее.

– Почему? – тихо спросил Глеб, провожая змей взглядом.

– Полагаю, большей частью из-за денег. Но потом спросим. Если, конечно, будет у кого. Знаешь, меня всегда удивляла та наивность, с которой люди полагают себя умнее прочих.

– Давид? – тихий оклик заставил людей оживиться. – Давид, ты…

Она сделала шажок, близоруко сощурилась, вглядываясь в ночь, которая для нее была непроглядна. А кто-то из пришлых передернул затвор.

– Стой, – его остановил тот, кого Глеб решил убить. Просто потому, что на жизни этого человека держались остальные, он привел их к дому.

Он убедил, что дело того стоит. Заплатил. И держал всех своей уверенностью.

– Не хватало шума…

Он вышел из-под полога, шагнул к женщине, приобнял ее. И упал до того, как успел нанести удар. Из руки выпал нож, и клинок блеснул в полутьме.

А ограда пришла в движение.

Она налилась чернотой, той угольной, непроглядной, которая будит в душах человеческих потаенные страхи и воспоминания о временах, когда во тьме жили чудовища.

Они и сейчас здесь.

Стозевны. Стоглазы. Когтисты и голодны.

Глеб почувствовал, как натянулась ткань мира и привлеченные пролитой кровью твари изготовились сделать шаг.

Кто-то охнул.

– По-моему, достаточно. – Земляной отряхнулся, и тьма слетела с него комьями грязи. В следующий миг мир стал прежним, разве что граница все еще ощущалась нестабильной. – И это вас касается…

Он сдернул полог.

Десятка два… немного, но достаточно, чтобы солгать о толпе возмущенных горожан. И толпа будет; заведенная речами, она приближается к дому. Глеб слышит и крики, и пьяные голоса.

Звон разбитого стекла.

– Смерть темным! – этот крик проносится по улицам, и его подхватывают многие голоса.

Кто бы ни задумал спектакль, он постарался.

– Мастера! – взвизгнул кто-то и, верно со страху, нажал на спусковой крючок. Только ничего не произошло.

Ржавчина доедала металл.

– Смерть… – Толпа приближалась с двух сторон. И теперь Глеб отчетливо ощущал ее настроение. Чем-то это походило на слияние.

Исчезли люди разумные в той или иной степени. Боязливые. Или храбрые. Бестолковые. Имеющие собственное мнение. Кому в толпе дело до чьего-то там мнения? Она переварила их всех.

Старых. Молодых. Здоровых и не слишком. Красивых, уродливых, обыкновенных… тех, кто еще утром раскланивался с соседом, обмениваясь сплетнями…

Дай нож, и он вопьется в горло этому соседу, а толпа лишь взвоет, радуясь пролитой крови. Она, чудовище, сама по себе.

Безумна. Бездумна. И голодна.

Глеб ощущал этот голод, как и страх, обуявший людей. Что им обещали? Простое дельце? Прийти в дом, дождаться, когда дверь откроют, и вырезать всех, кто в доме найдется. А потом… потом уже толпа.

Огонь.

И как после разобрать, кто прав, кто виноват.

– Знаешь, дорогой мой товарищ, – Земляной вытащил тьму в явь, слепив из нее уродливый шар, – мне всегда казалось отчасти несправедливым, что в большинстве подобных историй отвечают за содеянное вовсе не те, кто и вправду виноват.

Тьма была податливой, и когда ее набралось достаточно, Алексашка поднес ее к губам и подул. А Глеб добавил силы.

Проклятие развернулось в воздухе, выплеснуло тончайшие нити.

Кто-то закричал. И заткнулся.

– У вас будет шанс, – сказал Алексашка, глядя на людей с той улыбкой, с которой порою малюют святых. – Два дня, чтобы явиться в управу и написать чистосердечное признание.

– Глеб! – опомнившись, Елена кинулась к нему, вцепилась, прижалась и зашептала: – Глеб, как хорошо, что ты пришел… я…

– …пыталась меня отравить, – это произнес Даниловский и, кивнув, добавил: – Я должен отметить, что, несмотря на ваше нежелание касаться данной сферы, проклятия у вас получаются на удивление интересными. Я бы не отказался от схемы, если позволите…

– Он меня… он меня… – Елена заламывала руки, оглядываясь то на Даниловского, который выглядел, по обыкновению, спокойным, даже несколько отстраненным, то на Земляного, то на тело, вытянувшееся у калитки. – Он меня домогался!

– Боюсь, вы не представляете для меня интереса как сексуальный объект. – Легкий наклон головы. И в этом видится насмешка.

– Он… он… требовал, чтобы я… чтобы… я хотела…

Глеб прижал палец к губам.

Позже.

– Вон пошли, – велел Земляной, и люди отступили. А вот крики стали ближе… и кажется, добавился к ним протяжный собачий вой. Хлопнул выстрел.

Вновь зазвенело стекло.

– Смерть…

– Думаю, – говорить было сложно, – нам стоит уйти… отсюда.

Глеб коснулся шеи сестры. И та обмякла.

Он успел подхватить тело, оказавшееся неожиданно тяжелым. Посторонился Даниловский, пропуская. А ниже по улице громыхнул взрыв…