Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Он вынул из широкого рукава длинную зеленую ветвь, странно сиявшую.

– Это ветвь жизни. Так это называли Перворожденные. Только высшие галла допускались до нее. – Жрец оценивал, как меняется лицо царя. – С ее помощью ты перестанешь стареть, проживешь сотни человеческих сроков и умрешь таким, какой ты сейчас. Тебя обойдут болезни смертных, их немощи и слабости. Ты станешь равным Перворожденным.

Гиль-Га-Меш замотал головой. Жрец настаивал. Его голос приобрел другие тона. Как кобра гипнотизирует своих жертв, слова служителя Пинту начали приобретать свистящие и шелестящие, как осенние листья, оттенки.

– Сотни раз того, что отведено тебе, – это очень, очень много. Ты найдешь ее, вымолишь прощение и будешь счастлив. Подумай, царь!

Царь протянул руку и взялся за пульсирующую ветвь.

Жрец продолжал:

– Ты можешь не спешить, ты всегда можешь активизировать ее. Только одно движение, и ты равен той, к которой стремишься… Отпусти нас!

Гиль-Га-Меш обернулся. Где-то там, за его спиной, спал город. Тысячи человек ворочались на непривычных ложах, вдыхая запах прелой соломы и пыль. Сотни детей при свете масляных лучин выводили стилами на восковых табличках непослушные значки, разучивая сложную клинопись. В зиккурате[113] разогревали масло перед утренним жертвоприношением. Молодые подмастерья крутили в руках непривычные орудия труда, вспоминая то, о чем им говорили днем посвященные, сошедшие с последнего корабля Атланора.

Он сам не смог привыкнуть к городу и спал в шатре на окраине или просто на ложе из травы под открытым небом. Но остальные привыкали… Старались… Он сказал им, что они станут равными Перворожденным, уподобятся знанием богам, сошедшим с небес. А теперь у него был свой выбор: пройти этот путь первому и одному или вести всех за собой? И остаться одному.

Царь покрутил в руке ветвь. Призывный зеленый цвет сменился на ласковый салатный. Мощным движением он швырнул подарок в море у своих ног. Жрец за его спиной ахнул.

Гиль-Га-Меш обернулся и сказал не терпящим возражений тоном:

– Ты зря позвал меня сюда, Ут-Напиштим. Нам обоим лучше спать сейчас. Завтра будет еще много работы…

3

Когда Сомохов очнулся в следующий раз, он почувствовал себя значительно лучше.

Солнце радостно переливалось в выси, а небольшие пичужки во всю силу своих легких выводили гимны весне, любви и теплу. Улугбек постарался повернуться, но обожженные грудь и бок отозвались резкой болью. Ноги его были закутаны и обложены системой лубков, левая рука замотана в холстину по локоть, а грудь закрывала широкая полоса смоченной в какой-то мази ткани.

Он болтался в гамаке между двумя довольно резво скакавшими лошадками. Впереди мелькали спины других всадников, сзади тоже слышался топот лошадей.

Археолог попробовал привлечь к себе внимание, но его слабый крик никто не услышал.

Наконец всадник, ехавший перед его гамаком, приостановил коня и обернулся. На Улугбека глянуло запыленное усатое лицо Горового.

Заметив, что товарищ открыл глаза и даже пробует привлечь к себе внимание, казак приказал отряду остановиться. За трое суток беглецы проехали большой участок восточной Франции, въехали в Баварию. Вдоль ее границы теперь и лежал их путь.

От первоначальной попытки пробраться в Богемию отказались уже на второй день. Наутро после побега Горовой провел беседу с захваченным лекарем императора. Валиаджи поведал, что на границу с Северной маркой и Богемией уехали скорые гонцы и за головы «полочан» назначена приличная награда. Потому они предпочли более длинный, но и менее предсказуемый поход в глубь империи с тем, чтобы выйти через Альпы в Италию к Милану или Вероне. В коротком исполнении план выглядел так: вверх вдоль берегов Эльбы, потом вдоль одного из ее притоков, реки Зале, до города Йена, оттуда – к городу Бамбергу и вдоль реки Майн, мимо Нюрнберга, в направлении на Аугсбург. Потом на Инсбрук – и выйти в Италию в районе Больцано. До Ломбардии они в таком случае должны доехать через неделю, максимум через десять дней.

До сих пор план работал.

Преследователи, если император и послал их в этом направлении, себя не обнаруживали. В городках и замках, мимо которых проносились беглецы, на них только косились, но не выдвигали никаких требований.

Улугбек застонал, когда друзья начали аккуратно выгружать его из гамака.

Захар тут же принялся разжигать костер. Костя – деловито расседлывать и протирать лошадей, а возле ученого остался Горовой, заботливо подкладывавший тому под голову свернутый плащ. И еще лекарь императора Энцо Валиаджи.

Археолог всмотрелся. Лицо медикуса теперь украшал застарелый синяк, но это был тот самый человек, что продлевал его мучения в пыточной.

– Кто это? – прошептал ученый Тимофею, глазами показывая на лекаря, возившегося с завязками мешками.

– А, энтот? – Казак посмотрел на врача. – Энто лекарь, который тебя с того света тянет.

Увидев, что ученый пробует сказать ему что-то, подъесаул добавил:

– Знаю, шо гэта злодеюка быу с тыми, шо тебя на дыбу вешали. Но другого коновала не было, а ты уж дужа плохи быу. Каб не гэты да Божья воля, то, мабыць, ужо помер бы.

Улугбек сглотнул слюну. Итальянец развязал мешок, достал несколько баночек, чистые холстины и начал возиться с его левой ногой.

Сомохов спросил:

– Как вы меня освободили и где мы?

Казак пожал плечами:

– Як, як. Ножками, ручками слобонили. Можа де и сабелькой. – Он наблюдал, как умелые руки врача накладывают повязку на голени ученого. – А где? Дык, у Нямеччыне, знамо где. Не то Байерн, не то Алемания. У нас тут Костя показывает, куды ехать.

Силы больного были не безграничны, и вопросы оставили на потом. Подкрепившись жидким супом и копчеными рыбинами, беглецы снова сели на лошадей. До Альп было еще очень далеко.

4

Вечером беглецы остановились в маленьком селе Резенграу. Прошлую ночь они провели под открытым небом чуть дальше городка Йена. Речка Зале, служившая ориентиром, делала там большой крюк в сторону, что было неважно, если ты путешествуешь по воде, но очень заметно при конной скачке. Поэтому к городку Бамберг русичи пустились напрямик по старой римской дороге. Село, в котором «полочане» решили провести эту ночь, стояло на проезжем тракте и имело постоялый двор с хорошей репутацией. Заезжим иноземцам выделили одну из двух комнат на втором этаже, в которой уложили Сомохова с приставленным к нему врачом. При лекаре по очереди нес охрану один из троих здоровых «полочан». Даже несмотря на то, что Валиаджи на ночь связывали ноги и руки, все равно кто-то из русичей бодрствовал. В это раз была очередь красноармейца.