Меч на ладонях - Андрей Муравьев

– Это с чего же? – Казак был настроен недружелюбно.

С ужасом взирая то на саблю в руках подъесаула, то на залитые кровью лица обоих «полочан», лекарь затараторил. Немецкий язык на такой скорости и с ярким средиземноморским акцентом был непонятен ни Косте, ни тем более Горовому.

– Ша! Тишэй крышку! Разбалакался, как несушка над курятами.

Тот шмыгнул носом и заговорил медленней:

– Я Энцо Валиаджи, врач. Ваш друг при смерти. Если бы не я, он бы уже умер. В округе только я – хороший лекарь, остальные коновалы. Если ему не помочь, он умрет через день. Или через неделю. Я помогу, я сумею. Он будет жить! У меня мази, но их не хватит надолго. Но я еще сделаю. Я его на ноги поставлю!

В мольбе лекаря проскальзывали среди немецких фраз слова русского языка и обороты, запомненные им из речей киевских гридней. Костя и Тимофей Михайлович переглянулись – эту трясянку понимал даже неохочий до иностранных языков казак.

– А и то дело говорит, – недовольно пробасил подъесаул. Состояние товарища внушало ему большие опасения.

Костя рявкнул на лекаря:

– Кто тебе, суке, приказал отравить императрицу? Это ж твой прихвостень мне кубки подносил, я ж не дурной валенок. – Для придания вопросу весомости он даже занес руку с мечом, будто для удара.

Лекарь скрутился клубком, но было видно, что он начинает отходить от шока и уже контролирует свою речь. Опытный бродяга, он по интонации и поведению улавливал, когда люди хотят его убить, а когда только пугают.

– Это не я! Он у меня недавно! – Энцо поглядывал на меч в руках придворного жонглера и, как оказалось, совсем неплохо понимал и изъяснялся сам на той смеси немецкого, русского и малоросского наречий, на котором и спрашивали его «полочане», хотя давеча с Костей демонстративно говорил только на немецком, да еще и с акцентом. – Я не хотел вам плохого, только помочь! Вы же умный человек. Сразу видно. Вы мне сразу понравились. Только помочь, уверяю вас!

За время с момента, когда стало известно о попытке убийства императрицы, признанный отравителем фотограф перебрал многие варианты объяснения событий вчерашней ночи и уверился в том, что его подставил именно лекарь. Мысль, что подручный медика может вести собственную игру, даже не приходила в голову фотографу.

– А где этот… помощник?

Энцо понял, что меч правосудия готов пронестись мимо его головы.

– Он исчез, я сам не знаю! С утра нету. – На всякий случай он попытался закрепить мысли Малышева. – Он недавно у меня. Такой старательный, исполнительный, в этикете разбирается. Это он, он предложил с вами поговорить о том, чтобы вы у стола прислуживали.

Костя задумался. Врач им был нужен. Одной аптечкой не обойтись.

Но решил все Горовой.

– Добро. – Казак ткнул пальцем в лекаря: – Пойдешь спераду[110]. У сим кажы, шо до городу едешь. Дом есць?

Лекарь закивал головой:

– Да, есть. Там, за городом.

– Ото добро. – Казак продолжил инструкцию: – Кажы, шо больного до дому вязешь, и мы для охороны. Коня табе дадут?

Лекарь кивнул.

– Что трэба для мазяу твоих?

Медик замахал руками:

– Все при мне. Если надо, куплю по дороге.

Подъесаул уже принял решение.

– Ото правильно. Пойдешь першим. Ежели шо, так Костя, – казак кивнул на притихшего Малышева, – Костя тебя первым того, на тот свет, значица.

Фотограф поднял автомат, но, подумав, погрозил лекарю привычным тому мечом. При виде огнестрельного оружия глаза медика нездорово блеснули, но Малышев отнес это на счет раскачивающейся лучины.

Казак поднял на руки тело Сомохова:

– Ну, с Богом!

Через пятнадцать минут из ворот замка вылетела кавалькада. Впереди на коне ехал медик его императорского величества, поводья от лошади которого зачем-то держал стражник, ехавший от него по левую руку. За ними в люльке, подвешенной между двумя лошадьми, ехал больной из придворных. А замыкал процессию здоровенный стражник из новеньких на кауром жеребце. К седлу его коня был привязан заводной конь. Лекарю пришлось изрядно поорать, стращая ленивых конюхов, не желавших седлать столько лошадей из конюшни императора в полночь. Только после того, как медик заявил, что это личный приказ Генриха, главный конюх, скрипя зубами, начал шевелиться.

Стража быстро закрыла ворота. Шел первый час ночи.

1

Когда за плечами беглецов остались бессонная ночь скачки и первые сорок миль, отделяющих их от Магдебурга, Горовой скомандовал становиться на привал.

Лошади, прихваченные из конюшни императора, пришлись как нельзя более кстати. Вскормленные на овсе, они могли скакать по пять часов подряд, неся седоков, вес которых превосходил вес обычного жителя Германской империи. К утру и эти германские скакуны, правда, подустали, но были способны продолжать движение, чего нельзя было сказать о седоках. Если Горовой сидел как влитой, то Захар сильно кренился набок, а Костя при каждом шаге своего зверебца тихо постанывал. Да и раненому надо было дать отдых.

Остановились на привал у пролеска, в пределах видимости небольшого монастыря.

Солнце только начало окрашивать вершины деревьев. Горовой, как самый дееспособный, споро нарубил сушняка, приволок корягу и разложил небольшой костерок, на котором через пяток минут уже деловито булькал небольшой котелок, захваченный с кухни домовитым сибиряком. Захар добавил в кипящую воду, захваченную из Магдебурга в купленном на лошадином рынке бурдюке, луковицу, соль и половину плошки пшена. Когда поднялась кашица, сыпанул каких-то сушеных кореньев, местного гастрономического дефицита.

– А сало где? Или мясо? – удивился Малышев.

– Так пост же. Скоромное нельзя, – ответил Пригодько.

Костя поднялся:

– Ты это… Какой, на фиг, пост?! Жрать хочется, а ты тут жидкой размазней нас кормить собрался?

Спор погасил Горовой:

– Захар дело гутарит. Пост – значит, пост. Не жрать мяса, молока, жира и хлеба белого.

Казак сделал паузу.

– Но мы-то сейчас где? – Он обвел взглядом сбившихся в кружок вокруг костра беглецов. – Мы сейчас в дороге. А в путешествии – что? Можно не поститься.

Он кивнул на свернувшегося в комок Сомохова, над которым колдовал Валиаджи со своими баночками.

– А уж болящему и вовсе положено. Для восстановления сил, значица.

Костя, получив отповедь по религиозной тематике, понял, что забыл, с кем его свела судьба. Религиозное воспитание, полученное казаком и сибиряком, сильно отличалось от того, что привила ему бабушка в дни, когда он гостил у нее в деревне.