Под грозовыми тучами. На Диком Западе огромного Китая - Александрa Давид-Неэль

Через несколько дней после разговора со священником мы снова встретились с ним в подвале во время бомбежки. Он стал сомневаться в правоте собственных слов и, вероятно, навел справки по этому поводу. Опровергая предыдущие заявления, преподобный отец согласился, что католики верят в того же Бога, что и протестанты. При этом он уточнил, что они почитают не единственного Бога. Католики, дескать, являются идолопоклонниками и, подобно даосам, поклоняются другим божествам, что абсолютно неверно.

Этот добрый малый, будучи странствующим проповедником, зарабатывал пятнадцать долларов[72] в месяц.

Мы уже перестали считать воздушные налеты. Японские летчики, освоившие этот маршрут, будили нас на рассвете или прилетали вечером, а также среди бела дня. С фронта поступали всё более скверные новости; поезда, направлявшиеся в Шэньси, как и те, что двигались в сторону Ханькоу, каждый вечер увозили тысячи беженцев. Мне следовало уехать, так как я не желала оставаться в Тайюане после оккупации, но деньги, необходимые на дорогу, всё не приходили, а хранители моих вещей по-прежнему не давали о себе знать.

Однажды вечером мы с Ионгденом пошли за продуктами и увидели, как по городу вели молодых солдат. Накануне они взломали дверь какой-то лавки, намереваясь ее ограбить.

За ними ехал китаец в роскошном автомобиле в сопровождении эскорта офицеров, очевидно, какой-то важный чиновник — на нем была синяя хлопчатобумажная форма членов правительственной партии «Новая жизнь»[73].

Время от времени кортеж останавливался. Человек, сидевший в автомобиле, вставал и обращался с речью к прохожим, указывая на четверых злоумышленников.

Это были тщедушные подростки с девичьими лицами. По-видимому, они не получали жалованья, а их рацион был слишком скудным, поэтому они не смогли устоять перед искушением… На них было жалко смотреть!

Я поняла, что власти, распустившие военных, решили отыграться на четырех бедолагах. Образ этих мальчиков, почти детей, ожидавших казни, преследовал меня всю ночь. Наутро их обезглавили и, как обычно, повесили на стене у всех на виду связку окровавленных голов.

С каждым днем в городе становилось всё более неспокойно. Каждый вечер повсюду, от окрестных селений до городских ворот, грабили прохожих. Участились убийства. Впрочем, когда преступников ловили, расправа была короткой и жестокой.

Вор забрался днем к одному торговцу, лавка которого, подобно всем тайюаньским магазинам, открывалась только вечером; хозяин застал его врасплох и поднял тревогу. Преступник вскочил в коляску рикши, надавал ему тумаков и заставил бежать сломя голову, надеясь сбить со следа своих преследователей в лабиринте узких пересекавшихся улиц. Однако полицейский, тотчас же оповещенный о случившемся, выхватил велосипед из рук какого-то зеваки и погнался за беглецом. Догнав вора, он вытащил его из коляски и тут же, не сходя с места, отрубил ему голову саблей. Вряд ли ему удалось это с одного маху. Рикша же бросился наутек, опасаясь, как бы его не приняли за соучастника и не предали столь же скорому суду.

Жители Тайюаня становились всё более осторожными. Когда я приехала, на улицах была такая сутолока, что трудно было ходить; теперь же количество гуляющих значительно сократилось, и в городе можно было увидеть только солдат в форме серого, синего и защитного цвета. «Синие» якобы служили в коммунистической армии; те, что ходили в хаки, относились к правительственным войскам Нанкина, а «серые» — к частям маршала Яня. Я не придавала особого значения этим деталям, ведь я приехала в Тайюань не как репортер, а в силу сложившихся обстоятельств.

Меня заинтересовало странное отношение китайцев к японской интервенции. Когда в Европе или в Америке говорят о Китае, люди представляют себе такую же единую страну, как Франция или Англия, но тот, кто прожил в Китае достаточно долго, понимает, что такого Китая просто не существует. Страна, фигурирующая под общим названием Китай, — не более чем совокупность провинций, каждая из которых является подлинным государством с собственными интересами, зачастую расходящимися с интересами соседних провинций. Отсюда полнейшее безразличие китайцев к радостям и невзгодам своих соплеменников, обитающих в других областях.

Нынешняя война действительно отчасти способствовала объединению китайцев и пробудила в их душах патриотические чувства, но оба этих процесса были еще слишком поверхностными и не затронули большинства простых людей, для которых «семья» по-прежнему остается единственной истинной родиной, единственным подлинным смыслом существования.

В Тайюане я слышала те же вопросы, что задавали друг другу жители Утайшаня: «Присоединятся ли войска Юньнани и Ганьсу к армии Нанкина?» Это было равносильно тому, как если бы французы спрашивали у своих земляков во время войны: «Будут ли бретонцы и провансальцы сражаться с захватчиками вместе с парижанами?»

Воинские части также не составляли единого неделимого целого, а фактически входили в состав различных армий, временно объединившихся ради общей цели.

Прошло только несколько месяцев с начала войны. Хотя некоторые китайцы понимали масштаб катастрофы, способной повлечь за собой потрясения в политической сфере, война мало или даже совсем не изменила безучастного отношения народных масс к общим интересам своей страны. Я не раз убеждалась в этом в Ханькоу, в портовых городах Верхней Янцзы, в провинции Сычуань и на крайнем западе Китая, где я сейчас нахожусь. Если бои шли где-то далеко, то местные жители, которым не грозила непосредственная опасность, совсем не переживали по этому поводу.

Намереваясь покинуть Тайюань, я долго выбирала между двумя предполагаемыми путями. Можно было отправиться в Сиань, где я когда-то жила во время гражданской войны и откуда перебралась в западные пределы Ганьсу — исходную точку моих странствий по Центральной Азии. Второй вариант — поехать в Ханькоу, крупный порт на реке Янцзы. Вернувшись в Китай, я дала себе слово непременно увидеть знаменитые пороги Янцзы, кроме того, в Ханькоу было бы нетрудно сесть на один из ходивших туда пароходов. В то время как я обдумывала оба плана, взвешивая все «за» и «против», нам сообщили, что прекращено движение поездов между Тайюанем и Шицзячжуаном — узловой станцией, где узкоколейный путь пересекался с крупной магистралью, ведущей из Пекина в Ханькоу. До последней можно было добраться по железной дороге Сиань — Чжэнчжоу, проходившей южнее, но это был очень дальний путь.

Вдобавок у нас не осталось времени на размышления. Из Шанхая, как и от господ X., по-прежнему не было никаких вестей. Несмотря на жесточайшую экономию и голодную диету, способную устрашить самого ревностного из монахов-картезианцев или траппистов, нельзя было растянуть навечно гроши, которые мне одолжили. Кроме того, меня терзали опасения по поводу редких книг, рукописей и других вещей, брошенных в моем пекинском доме. Пекин еще не подвергался обстрелам, но можно ли было в смутное военное время полностью исключить угрозу воздушных налетов или мародерства?..