Тихий дом - Элеонора Пахомова

– Вякни только! – Тихо, но внушительно предупредил Замятин и для острастки тряхнул рукой, которая сжимала ворот, голова Школина снова с глухим стуком приложилась к стеклу.

Тот, кому принадлежали шаги, выйдя из арки, двинулся в противоположном направлении от внедорожника, и через несколько секунд гулко лязгнула тяжелая металлическая дверь подъезда.

– Какого хрена, майор? Черт бы тебя побрал! – Едва слышно просипел Школин, уцепившись рукой за запястье Замятина, пытаясь ослабить хватку.

Тон он взял дерзкий, но взгляд его затравленно бегал, понятно было: он сомневается в том, правильный ли подход выбрал.

– Молись, сука! – Прошипел Замятин. – А слова молитвы я тебе сейчас подскажу: синий кит меня спасет, в Тихий дом он приведет, я в игре, раз, два, три, синий кит, меня спаси.

В глазах Школина быстро сменились догадка, понимание, страх. Дышать ему стало совсем сложно: на эмоциях Замятин не рассчитал, сдавил горло сильнее.

– Отпусти, – просипел «кашник», почти теряя сознание.

Иван Андреевич невероятным усилием воли заставил себя отдернуть наконец руку от шеи бывшего стажера. Тот бессильно рухнул вниз, сел на асфальт, прислонившись спиной к переднему колесу. Замятин опустился перед ним на корточки, разглядывая сверху вниз как мерзкое насекомое. Бровь у Школина оказалась рассечена, рана сочилась алым, заволакивая отекающее веко. Лопнувшие капилляры окрашивали в тот же цвет глазное яблоко, дотягиваясь своими кровавыми трещинами до радужки, которая на контрасте с этой насыщенной краснотой выглядела пустым серым провалом.

– Откуда знаешь? – Переведя дыхание, спросил Школин, ощупывая лицо майора уцелевшим глазом.

– Ты мне, мразь, еще вопросы задавать будешь? – Проскрежетал Замятин в тишине двора, ухмыльнувшись криво и зло.

– Чего ты от меня хочешь?

– Да вот пришел поинтересоваться: ты, сука, понимаешь, что это дети?

– Никто твоих детей пальцем не трогал!

– Не трогал?! Сто тридцать человек по всей стране! – Майор снова ухватил Школина за грудки, дернул на себя так, чтобы здоровый глаз оказался к нему как можно ближе, заглянул в его серую холодную пустоту.

– Они сами!

– Сами?!

– Какой же ты все-таки дурак, Замятин! Да отцепись ты, сдохну ведь! Так и не поговорим.

На смену страху пришла истерика: Школин нервно дернул майора за запястье, тот смилостивился и руку убрал. Поговорить и узнать хоть что-то из этой адской правды – сейчас главное. К тому же Замятин заметил в одном из светящихся окон силуэт: кто-то заинтересовался возней во дворе, не ровен час, ментов вызовет, с коллегами еще объясняйся. Майор встал, открыл заднюю дверь машины, подцепил Школина за загривок, затолкал на сиденье. Сам влез следом.

– Говори.

– Что тебе известно? – Просипел Школин, потирая рукой шею.

Замятин молча повернулся к нему и посмотрел пристально. В тяжелом взгляде читалось: «Юлить надумал?»

– Ладно, давай так: допустим, к тебе попал план акции «Тихий дом»… – поспешил продолжить Школин.

– Допустим.

– Ну тогда какие еще ко мне вопросы? Там все расписано: это все мистификация, иллюзия, не более. Никакой угрозы ни для кого не существовало! Просто нужно было создать шум и на этом фоне закрутить потуже несколько законодательных гаек.

– Создать шум – это подтолкнуть с крыш десяток-другой ребятишек?

В полумраке салона Замятин попытался увидеть глаза Степана, но тот сидел к нему боком, подбитой стороной. Поэтому, всматриваясь в его профиль, майор увидел лишь, как кровавая капля сбегает по скуле, щеке и падает кляксой на белый воротничок.

– Бред, – Школин запрокинул голову на подголовник. Его, похоже, потряхивало от пережитого шока, голос срывался. – В статье, которая вышла первой, написано то, что было велено. Процент подростковых самоубийств у нас большой, но группы тут ни при чем. Просто взяли статистику и привязали к несуществующим группам для убедительности. А сами группы – болванки, фикция. Через десятых лиц наняли сетевых троллей, которые создавали нужный контент, несли инфернально-депрессивную чушь для видимости.

– Для видимости? Угу, ясно, – понимающе закивал Замятин. – А девочку Катю Скворцову помнишь? Я тебе на днях дело ее передавал. Так вот, она тряслась от ужаса, когда ее затянули в эту вашу поганую фикцию и мистификацию. Ей было так жутко, что, не окажись я рядом, она от страха и впрямь могла бы руки на себя наложить. Это вы там называете видимостью?

– Девочка эта на подражателей нарвалась.

– На кого? – Недоуменно скривился Замятин, повысив голос.

– На подражателей. Короче, мы сами не ожидали, но после статьи у групп смерти появились подражатели. Все как с цепи посрывались, откуда-то повылазили сетевые психи и стали плодить группы-подделки.

– Вашу мать!

– Да отловим мы их. Вообще сейчас все концы быстро подчистим. Еще и пара-тройка законопроектов на этой волне выйдут, тогда никто уже точно не рыпнется…

Школин продолжал говорить, тараторя все быстрее, жестикулируя нетвердыми руками, торопясь объяснить что-то, на его взгляд, очень важное. Видимо, то, что должно было утихомирить, остудить Замятина, изменить его взгляд на ситуацию и примирить с реальностью. Но майор уже не слушал его. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Школин больше не вызывал у него ни ярости, ни интереса. Глядя на него: тщедушного, напуганного, с разбитым совсем молодым еще лицом, майор вдруг ясно осознал, что он даже не винтик в этой системе, а так – попавшая в пазы песчинка. Чувства и эмоции Замятина, которые разом вспыхнули, когда он узнал правду, наконец выгорели дотла, оставив внутри лишь пепелище и обугленные головешки. Он ощутил опустошение и легкость.

– Кто еще знал из наших? Седых? – Спросил он, перебив пламенный монолог, не до конца пока понимая, зачем ему так нужно это знать.

– Про Седых не в курсе, не мой уровень. Пока не мой, – осмелел Степан, почувствовав, что Замятин больше не представляет угрозы. – А ты, майор, дурак, дураком и останешься. Смотри погоны не потеряй, а то ты, похоже, простейших вещей не понимаешь.

– Пошел ты, – сказал, будто сплюнул, Замятин и вышел из машины.

Уж в чем в чем, а в простых вещах он понимал и разбирался точно получше этого честолюбивого молокососа, но стоило ли об этом? В салоне со Школиным было душно и тошно. Оказавшись на свежем воздухе, майор хлопнул дверцей и пошел прочь со двора. Внутреннее опустошение будто сделало его легче обычного, ноги сами понесли на Тверскую-Ямскую, а по ней вниз, мимо площади Маяковского к площади Пушкина. Он мог бы юркнуть в метро и, прислонившись горячим лбом к холодному поручню, поехать домой. Но отчего-то он все шел непривычно легким шагом.

На дворе совсем стемнело, но центральные улицы нарядно светились огнями реклам, витрин, вывесок и фонарей. Несмотря на будний день и позднее время, в центре царило оживление: по тротуарам сновали пешеходы, по дорогам машины, создавая характерный гомон, но в голове майора теснилась гулкая тишина, готовая многократно отразить любую случайную мысль как эхо в горной расщелине. «Подать, что ли, рапорт и уехать к чертовой матери из этой сумасшедшей страны? К Лис, в Норвегию, – уронил Замятин мыслишку будто камушек в пропасть. – Туда, где фьорды, рабочий день до пяти вечера, шикарный соцпакет и спокойная не только старость, но и жизнь? Туда, где спустя пару десятков лет он будет сидеть в уютном кресле у камина и благодушно созерцать отпрысков своего большого семейства. Туда, где как была парламентская монархия, так и будет еще, наверное, не одну сотню лет – на его век уж точно хватит. И никаких тебе интриг и революций, двуликих систем и подмен понятий. Черт бы все это побрал…» Тишина в его голове от этих дум подрагивала, готовая вот-вот треснуть, рассыпаться как тонкий хрусталь и снова породнить его с гомоном окружающей действительности. Ход мыслей был прерван вибрацией телефона, который забился пойманной рыбкой в кармане куртки. Замятин взглянул на дисплей: Лис! Все-таки они отлично чувствуют друг друга.