В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика) - Джеймс Пайк

Ниже того места, где Тугало встречается с Сенекой, их общее русло называется Саванной или, как ее называют горцы — Сав-э-ноу. Река расширяется, вода ее мутная, с желтоватым оттенком, очень много опасных перекатов. Ее долина — по обоим берегам — хорошо возделывается, но из-за страшных, порождаемых горными ручьями наводнений, домов тут нет — они в двух-трех милях от реки, кое-где даже дальше, так что кроме рабов и надсмотрщиков мы мало кого видели — последние — очень суровы, суровее всех, которых я когда-либо видел. Иногда мы видели и черных надсмотрщиков, и, насколько я могу судить, они с той же жестокостью относились к работникам, что и белые.

У Саванны, выше Огасты, никаких городов вообще нет. Время от времени мы видели, как какая-нибудь широкобортная, грузовая лодка идет к плантации за зерном для армии мятежников, она управляется шестами, команда ее состоит из негров — иногда ими командовал белый, но как правило, капитан был таким же черным, как и все остальные. Почти на каждой лодке в качестве охраны присутствовало около полдюжины солдат-мятежников, бывали случаи, когда они приветствовали нас, но поскольку идя по течению, они, опасаясь потерпеть катастрофу, не могли остановиться, равно как и мы, чтобы в свою очередь не пострадать вместе с ними, наши разговоры были весьма непродолжительными. Если мы случайно встречались на мелководье, они прилагали все усилия, сколько они могли приложить, чтобы поскорей миновать его, да и мы тоже думали только о том, чтобы не врезаться в какую-нибудь скалу, и поэтому мы почти не обращали внимания друг на друга.

Река стремительно неслась к Огасте, но я считаю, что она текла невероятно спокойно и плавно. Некоторые из мелководий тянутся на многие мили и каждому из них местные лодочники дали собственное название. Среди тех, которые мы считали по собственному опыту особенно опасными, были так называемые Литтл-Ривер-Шолс — поскольку они находятся чуть ниже устья Литтл-Ривер, кроме того, Элизабет-Шолс — почему так названы, я не знаю и Троттер-Шолс, получившие свое имя по той причине, что гребцам грузовой лодки приходилось очень энергично работать шестами, чтобы уверенно продвигаться вперед.

Троттер-Шолс простирается на 7 миль, вода вспучена словно холм и несется со страшной скоростью. Русло здесь извилистое, поток мечется от берега до берега, закручивается во множество водоворотов, а кроме того, здесь множество камней, так что бьющиеся о них яростные волны, увенчанные пышными шапками белой пены, с ревом взлетают вверх на поистине невероятную высоту.

Таким же опасным порогом является Ринг-Джоу-Шол, уже совсем недалеко от Огасты — река здесь почти полностью загромождена огромными валунами, среди которых бурлящий и крутящийся поток воды несется с такой силой, что проходящую через него лодку может дважды обернуть вокруг самой себя, прежде чем она покинет его. И еще есть один порог, он тоже недалеко от устья. Он чем-то похож на Ринг-Джоу, называется он Булл-Шлюз, и тоже очень опасен.

Кроме перечисленных опасностей, с которыми нам пришлось столкнуться во время прохождения по этой реке, нам пришлось преодолеть несколько мельничных плотин, некоторые из которых были высотой от шести до восьми футов, мы знали только один способ с ними справиться, им же и воспользовались. Все эти плотины, без исключения, были построены из не скрепленных между собой огромных камней — их строили на перекатах, иногда от берега до берега, а иногда только частично, в виде мола. Эти мельницы, как правило, являлись единственными свидетельствами того, что здесь живут люди — прочные и массивные, они работали постоянно — но поскольку всеми ими владели мятежники, местным жителям с большим трудом удавалось раздобыть себе муки. Тем не менее, обитатели этой части Южной Каролины жили намного лучше, чем другие — во всех тех областях Юга, где я побывал во время войны. Они выглядели вполне довольными жизнью, но большинство белых женщин не умели готовить — из-за отсутствия практики, я полагаю, а негры относились к этому делу очень небрежно.

Нас травят собаками. — Я взят в плен. — Пьяные и разнузданные мятежники

В ночь на 3-е июня 1864 года мы прибыли в расположенный напротив Огасты Гамбург. Первое, что нам предстояло сделать, так это узнать, что происходит в городе, и поэтому, поднявшись на холм, мы могли видеть сам Гамбург, но и частично Огасту тоже. Мы спрятались под невысоким кизиловым деревом, оно было сплошь покрыто лозами дикого винограда, а потому стало для для нас прекрасным укрытием. Любой прохожий мог бы нас заметить только в том случае, если бы он намеренно попытался это сделать, так что спокойно сидя в этом надежном убежище, мы терпеливо ждали первых лучей солнца. А накануне мы узнали, что пороховой завод настолько тщательно охраняется, что нам там нечего делать, и поэтому мы решили все свои усилия направить на полное уничтожение моста.

Мой план состоял в том, чтобы подойти к нему на лодке и засыпать его горящими стрелами, я был совершенно уверен, что я не нарвусь на охранника и у меня все получится. Снизу до нас доносились голоса множества людей, но мы никак не могли понять, что это и почему, но после того, как стало достаточно светло, представьте себе, как мы удивились, обнаружив, что мы находимся менее, чем в 75-ти ярдах от железной дороги, а прямо перед нами стоял длинный поезд — полностью забитый пленными федералами — да и вдали мы видели еще несколько подобных ему поездов. Город просто ломился от невероятного количества взятых в плен солдат Союза, и по нашим расчетам, их охраняли 1200 мятежников. Мы оказались в несколько затруднительном положении — оставаться на месте означало погибнуть, а попытка перейти в другое место, без сомнения, закончилась бы нашим пленением. Тем не менее, лучшее, что мы могли бы сделать, было, по-видимому, оставаться в нашем нынешнем убежище, каким бы плохим ни был этот вариант. Мы очень надеялись, что через некоторое время поезда разведут пары и уйдут, но нет, они простояли на месте целый день. Мы видели также, что каждом конце моста стояли очень хорошо вооруженные часовые, а по улицам обоих городов расхаживали многочисленные патрули. Пленные выглядели голодными и усталыми, некоторые из них были одеты в совершенно новые мундиры и выглядели хорошо — сразу было ясно, что в плен они попали недавно. Они улыбались, пребывая в хорошем настроении, что тоже являлось верным признаком того, в руках жестокого врага они провели совсем немного времени. Другие, в тоже время не очень хорошо одетые, исхудавшие и измученные, тем не менее, держались бодро. Скорее всего они уже отсидели несколько месяцев, но, тем не менее, подавляющее большинство военнопленных были одеты в невероятно грязные и изорванные лохмотья. Истощенные и унылые, и судя по их апатичным и утратившим всякую надежду лицам, в этом ужасном плену они провели, возможно, несколько месяцев. Изорванных, несчастных, голодных, унылых и больных, их везли в это отвратительное логово и обитель смерти — тюрьму Андерсонвилль. Мы, конечно, не знали этого наверняка, но поезда шли на запад и мы думали, что их везут именно туда.

Теперь нам стало окончательно ясно, что задания нам не выполнить. Охранники бдительно присматривали за всем — и за землей, и за водой. Наши жизни висели на волоске, и что дальше делать, мы себе совершенно не представляли, мы сомневались даже в успехе нашего ухода оттуда. Мы вспомнили, что на реке Тугало мы прошли под одним очень изящным каркасным пешеходным мостом, и понимая, что мы должны хоть что-то совершить такое, чтобы попортить жизнь мятежникам, мы решили вернуться и попытаться сжечь его, и кроме того, мы были твердо уверены, что выйдя к берегу реки, мы сможем благополучно, без риска быть обнаруженными, покинуть эти места.