Пушки царя Иоганна - Иван Оченков

– Что?

– Что слышал; единственное, о чем я тебя прошу – не будь дураком и не признавай своим этого байстрюка, кто бы ни родился.

– Но ведь этот, как его, Корбут, говорил…

– Я тебя умоляю! Нашел кого слушать… да этот недотепа не понял бы, что случилось, даже если бы стоял со свечой рядом с альковом. Кстати, ты и впрямь собираешься его награждать?

– Что?

– Мой друг, ты наверняка станешь величайшим из польских королей! Не прошло и часа, как ты забыл о своем обещании. Браво! Впрочем, ты все правильно делаешь, пусть этого героя награждает отец спасенной. К тому же, если мое предположение подтвердится, ее вполне можно выдать за него и тем самым закрыть вопрос.

– Зачем ты так говоришь? – тихо спросил Владислав. – Я… я все-таки люблю ее.

– Бог мой, да кто же тебе мешает делать это и дальше? Развесистые рога подойдут к глупому выражению лица этого нищего шляхтича как нельзя лучше. Впрочем, Агнешка – единственная дочь пана Теодора, так что бедняками они уж точно не будут. Он ведь довольно удачно сменял ее невинность на несколько староств, не так ли?

Едва первые робкие солнечные лучи тронули верхушки деревьев, а на густой траве заблестели подобно жемчужинам капельки росы, в обоих военных лагерях началась побудка. Первыми забегали слуги богатых господ, с тем чтобы успеть приготовить им завтрак, затем зашевелились артельщики у воинов попроще. В чистое голубое небо устремились дымки многочисленных костров, а над землей поплыл дразнящий ноздри ратникам запах съестного. Где-то высоко в небе запел жаворонок, но суетящимся внизу людям не было никакого дела до красоты его пения.

Будучи не в силах оставаться долее в шатре, я вышел наружу и вдохнул утренний воздух полной грудью. Увы, свежесть его была уже перебита дымком ближайшего очага и запахом каши с салом.

– Не желаешь ли квасу холодненького, государь? – спросил, угодливо улыбаясь, подбежавший податень.

– Ну давай, – без особой охоты в голосе ответил я.

Квас и вправду оказался холодным и ядреным; с горячим кофе или чаем, вкус которого я начал забывать, конечно, не сравнится, но в общем и целом – пойдет.

– Завтракать не угодно ли?

– Перед боем не ем, – отрезал я.

– Неужто думаешь, ляхи в атаку пойдут?

– А чего тут думать – не слышишь разве, как барабаны гремят?

Из далекого польского лагеря и впрямь доносился какой-то шум. Очевидно, они встали раньше нашего, или как я не стали набивать живот в опасении ран. Впрочем, при нынешнем уровне медицины, никакой разницы нет. Практически любое ранение в брюшную полость ведет к летальному исходу.

Вокруг потихоньку собирается толпа: спальники, жильцы, рынды с податнями… Подходят и мои ближники. Где-то совсем рядом балагурит, рассказывая очередную байку, Анисим Пушкарев. Справа от меня уже возвышается медведеподобный Никита, а вот Корнилия что-то не видно. Хотя нет, вот и он спешивается у коновязи.

– В лагере Владислава шум, – негромко шепчет мне бывший лисовчик, протиснувшись сквозь окруживших меня людей, – сегодня они пойдут в атаку.

– Давно пора, – только что не зеваю я в ответ, – а то застоялись что-то.

– Государь, ты бы снарядился к бою-то, – неуверенно говорит кто-то из спальников.

– Успею еще с железом натаскаться, – отмахиваюсь рукой, – вы лучше этого, как его, Первака позовите.

Парень выскакивает, как будто только моего зова и ждал. Выглядит он, кстати, не очень. Видать, все еще казнит себя за побег Янека и Агнешки. В принципе как ни крути, а вина за ним есть. Не уследил. То, что случившееся входит в наш план, отношения к делу не имеет. Тут с этим строго: раз виноват – значит, ответишь! Если, конечно, царь не помилует. Царь, к слову, настроен помиловать, однако виду не подает.

– Вот он я, государь… – едва слышно говорит писарь.

– Перо, бумага с собой? – спрашиваю, не оборачиваясь.

– Всегда, – оживляется он, сообразив, что позвали не на казнь.

– Вот и держись рядом с тем и с другим. Ты ведь скоропись ведаешь?

– Ведаю.

– Ну вот и записывай для потомства.

– Что записывать-то?

– А все что увидишь. Что враги делали, чем наши ответили. Как я мудро командовал, как Анисим хреново исполнял. Все в подробностях!

– Чего это я – и вдруг худо исполнял? – поинтересовался подошедший поближе Пушкарев.

– Да кто тебя знает, бестолкового, – пожал я плечами, – видать, судьба такая.

– Ну, только если судьба…

– Вот что, – повинуясь какому-то наитию, вдруг сказал я, – возьми-ка чистый лист, и пока есть время – пиши.

– Слушаюсь.

– Я, Божьей милостью, царь всея Руси и протчая и протчая и протчая, Иван Федорович, известный до восприятия святого крещения как великий герцог Мекленбурга, Иоганн Альбрехт из рода Никлотингов, находясь в трезвом уме и полной памяти, сим объявляю: если всемилостивейший Господь не попустит пережить мне этот день, то я завещаю все свои владения, титулы и средства в Священной Римской империи германской нации, моему сыну принцу Карлу Густаву Мекленбургскому. Из этих средств ему надлежит выделить в качестве приданого моей дочери принцессе Евгении сумму в двадцать тысяч гульденов единовременно, а также ренту в пять тысяч гульденов ежегодно. Помимо этого, наша дочь получает пожизненное право проживать в любом замке нашего герцогства по своему выбору. Помимо того, ему надлежит позаботиться о Кларе Марии Рашке, воспитаннице моей матушки герцогини Клары Марии Брауншвейг-Вольфенбюттельской, Мекленбург-Стрелицкой, урожденной принцессе Померанской, которую я признаю своей дочерью и объявляю принцессой крови Мекленбургского дома. После замужества означенной принцессе Кларе Марии в качестве приданого должна быть выплачена сумма в десять тысяч гульденов единовременно и пожизненная рента в тысячу гульденов.

Что же касается престола Русского царства, то для наследования его нашему сыну надлежит немедленно прибыть в Москву и принять там святое крещение, ибо в православной стране не может быть неправославного монарха. До достижения им возраста совершеннолетия завещаю управлять государством регентскому совету из следующих персон: боярина Ивана Никитича Романова, боярина князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского и боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Воспитателем сына назначаю окольничего Никиту Ивановича Вельяминова. Все записал?

Пока присутствующие с ошарашенным видом внимали моим словам, стоящий рядом Никита подвинулся еще ближе и тихонько шепнул:

– А царицу Катерину чего не помянул?..

– Приехала бы сюда, так была бы царицей, – так же тихо ответил я, – а на нет и суда нет.

– И чего это ты духовную грамоту писать удумал?

– Да так, чтобы не беспокоиться ни о чем.