Плач льва - Лариса Райт

Артем уже убирает руки с поручня и практически поворачивается спиной к загону, но все же улавливает краешком глаза легкое мелькание в, казалось бы, непроглядной темени пещеры. Очень медленно, будто боясь спугнуть мираж, стряхнуть наваждение, он снова смотрит в вольер. Он не ошибся. В черном проеме горят два кошачьих глаза. Еще мгновение, и появляются очертания льва. Еще полсекунды, и на свет показывается лапа, потом другая, и вот уже вся львица выходит из пещеры и садится рядом со входом. Садится так, как сидела обычно на цирковой тумбе: склонив голову вправо, чуть выставив вперед левую лапу, шевеля ушами, стараясь не пропустить ничего из происходящего вокруг. Она слушает, и Артем дает ей услышать.

— Диана! — шепчет он, раздраженно стряхивая с себя руку назойливого служителя, что уже силой пытается оттащить его от загона.

Уши замерли, глаза сузились, мышцы напряглись.

— Диана! — повторяет Артем чуть громче.

— Ты знаешь, как зовут нашу кошку? — удивленный работник зоопарка от неожиданности даже отпускает Артема, но тот ничего не отвечает. Он неотрывно смотрит на ту, что уже поднялась и теперь не отрывает от него взгляда.

— Диана!

Она делает шаг.

— Диана!

Другой.

— Диана! Диана! Диана! Иди сюда, Ди, моя девочка!

Но она не идет. Она бросается с такой скоростью, что Артем пугается: она не успеет затормозить перед глубоким рвом, что отделяет опасного хищника от посетителей. Успевает. Останавливается и тут же начинает метаться из стороны в сторону, кричать, плакать, просить. Артем не мечется и не кричит. Он плачет беззвучно до тех пор, пока не находит в себе силы прошептать:

— Помнит!

Потом повторяет чуть громче, затем в полную силу, и так повторяет и повторяет, пока не бросается в безудержной радости на шею служителю, не начинает тормошить незнакомого человека и повторять в приступе безудержного счастья:

— Она помнит меня! Помнит! Помнит, понимаешь?

— Да кто ты есть-то?

— Я — Порошин. Порошин. Ну, дрессировщик. Я ее отдал сюда, понимаешь?

— Ах, отдал…

— Знаю. Подлец. Она не простила, наверное.

Работник зоопарка лишь молча пожимает плечами, выражая тем самым свое полное согласие с ходом мыслей Артема.

— А что делать-то? Как прощения просить? Чего говорить-то?

— Это ты у нее спрашивай.

— Диана, я… — начинает Артем, но львица вдруг замирает, разворачивается скачком и кидается обратно в пещеру.

— Не хочет она тебя слушать, однако. Видно, и у зверя есть память сердца.

Может ли Артем сказать что-то в свое оправдание? Не может. Нет у него оправданий. И прощения ему, видно, не будет.

— Гляди-ка! А это что? — Служитель показывает на вход в пещеру.

Артем вглядывается в темноту. Оттуда за ним наблюдает не одна пара глаз. Слышится недовольный, повелительный рык, и в вольере один за другим появляются три львенка, а за ними — торжествующая мать.

— Ишь ты! В первый раз показала! А ты — везунчик, похоже. Простила она тебя, парень, простила.

Артем любуется малышами, щурящимися от яркого света, испуганными, жмущимися к матери, втягивающими незнакомый воздух любопытными ноздрями, потом переводит взгляд на Диану. И мерещится ему, что видит он через ров, через разделяющие их метры, годы и целую вечность гордую, довольную и всепрощающую улыбку льва.

Служитель давно уже отправился восвояси, львята крепко спят в недрах глубокой пещеры, а их мать все еще лежит у края рва, положив морду на лапы и слушая, как человек у вольера торопливо говорит, стараясь рассказать все и сразу. Артем несколько раз порывается уйти, но едва только делает несколько шагов в сторону, как львица поднимает голову и начинает протяжно выть. И так снова и снова. Попытка за попыткой. До самого утра. До тех пор, пока Артем не говорит:

— А у меня репетиция сегодня, Ди. Я совсем не посплю и сорву представление. Вот это будет номер, представляешь?

Сложно сказать, поняла ли она его. Наверное, нет. Скорее всего, просто пришло время кормить котят, поэтому Диана наконец поднимается и, негромко рыкнув на прощание, исчезает в пещере. Но Артему хочется верить в другое. Кажется, она знает и чувствует: следующей встречи им уже не придется ждать так долго. А еще эта львица, эта артистка, как никакая другая, понимает: нельзя срывать представление.

Представление в самом разгаре. И хотя спектакль еще не закончился, можно уже с уверенностью утверждать: шоу получилось. Зрители, затаив дыхание, следят за движениями афалин и за игрой Вероники. Такая неуверенная, потерянная, чужая в этом мире в самом начале спектакля, ее героиня начинает потихоньку оттаивать, произносить звуки, впускать в свой внутренний мир животных, а вместе с ними — и все многообразие планеты. Публика сочувствует, сопереживает, не может оторваться от происходящего в воде. И только взгляд Юли то и дело устремляется на противоположный бортик бассейна. Там сидят двое. Он и она. Плечо к плечу. Рука к руке. Они не разговаривают, следят за представлением, но Юле кажется, что и через добрый десяток метров способна она разглядеть ту невидимую искру, что горит между ними. Она ее видит, чувствует, ощущает — и не испытывает ни боли, ни злости, ни разочарования. Отчего? Почему? Как объяснить то, что ее совершенно не расстраивает тот факт, что битва за мужчину, которую она вела долгие годы и которую при определенном стечении обстоятельств могла бы выиграть, теперь, очевидно, будет проиграна окончательно и бесповоротно? Каким образом договориться с самой собой о полном крахе в исполнении планов?

А так ли это? А был ли крах? А побеждена ли она? И не является ли эта маленькая детская ручка, что сжимает она своей ладонью, тем самым исполнением ее генерального плана? «Хочу любви», — написала Юля на клочке бумаги несколько лет назад. Она мечтала о любви, и она ее получила. И пусть не встретился еще в ее жизни мужчина, способный оценить, понять и принять все ее надежды, мечты и желания, она обрела едва ли не большее: теплую, мягкую ладошку, голову, нежно прислоненную к ее плечу, и ласковый голос, требовательно спрашивающий:

— Мам, правда, Ника — молодец?

Юля стряхивает с себя сонм одолевающих мыслей. Она улетела так далеко, что пропустила конец представления. Дочь обнимает дельфина и поет песню о дружбе, зал рукоплещет, а сын ждет ответа.

— Конечно, сынок.

— А что мы теперь будем делать? — Никита спрашивает о ближайших планах. Мама обещала кино и мороженое, и он хочет быть уверенным в том, что она свое обещание сдержит. Но мамин ответ какой-то странный и совсем непонятный.

— Менять квартиру, — говорит она.

— Зачем? — Мальчик от неожиданности на мгновение забывает и про мороженое, и про кино.

— Для того, чтобы у нас был свой большой, красивый дом.