Последний романтик - Тара Конклин

В ее голосе был какой-то непередаваемый оттенок грусти, но я не увидела в этом ничего необычного. Я слишком давно не общалась с Рене, и мне было трудно судить, что было обычной профессиональной заботой, а что уходило глубже. Только потом я сумела понять, что Мелани Джейкобс была для Рене кем-то особенным.

Рене рассказала, что они с Джонатаном недавно купили соседнюю квартиру и собираются убрать между ними стену, увеличить студию Джонатана, добавить гостевую спальню. И что они делают сауну, маленькую, обшитую кедром.

– Вы должны прийти к нам, – сказала Рене, наклоняясь и беря меня за руку. – Я пристрастилась к сауне, когда мы были в прошлом году в Финляндии. Двадцать минут в зимний день – и ты другой человек.

– Везет тебе, Рене, – внезапно сказала Кэролайн, и это прозвучало почти как обвинение. – В смысле – я знаю, как ты много работаешь. Может быть, везет не совсем верное слово.

Рене пожала плечами:

– Ну да, наверное. Мне очень везет. В некотором смысле.

Кэролайн зачастила:

– Я хочу сказать, я знаю, что мне тоже повезло. Я люблю своих детей. Они здоровы и счастливы. Но с тех пор, как умер Джо, мне все время страшно, даже больше, чем раньше. Это хуже, чем нормальный родительский страх. Этот ужас. Что, если что-то случится? Это как если бы твое сердце вышло из тела и гуляло само по себе, без всякой защиты, просто полагаясь на милость мироздания. Это ужасно. – Кэролайн рассмеялась. – Но ты не волнуйся. Я принимаю ксанакс. Я не собираюсь запирать их в шкафу или что-то в этом роде.

– Можно, дети придут на мое выступление? – спросила я. – Через две недели, в баре «КГБ».

Они все уже были подростками и часто приезжали в город, сказала нам Кэролайн, потому что им страшно надоела жизнь в пригороде.

– Да, они будут в восторге, – ответила Кэролайн, сделав гримасу. – Не могу поверить, что только у меня тут есть дети.

– Не смотри на меня, – сказала я, подняв руку. – Уилл уже сделал чик-чик. – Я изобразила рукой движение ножниц, и Кэролайн рассмеялась.

Мы обе обернулись к Рене, но она даже не улыбалась.

– Нет, – произнесла она, медленно качая головой. – Мы с Джонатаном давно решили этот вопрос. Мы слишком заняты. И потом, я считаю, что родительство ограничило бы меня.

Рене произнесла это вдумчиво, осторожно, глядя на Кэролайн холодным, оценивающим взглядом. Словно определяла ценность всех решений, которые та приняла и за которые стояла.

Кэролайн ничего не ответила, но ее щеки покраснели, словно ее ударили. В ней появилась какая-то дрожь, неуверенность, нечеткость, как будто ее профиль был нарисован детской рукой. Такое с ней и потом будет случаться, но сегодня я впервые заметила это.

Рене, должно быть, тоже это увидела.

– Нет, – сказала она, протянув руку к Кэролайн. – Я не это имела в виду. Ты… Ты привыкла к этому. У тебя такие чудесные дети. Все твои жертвы того стоили.

«Рене только углубляет яму», – подумала я. Кэролайн все еще сидела не шевелясь. Я начала беспокоиться, что она может расплакаться или убежать из ресторана, и мы вернемся к тому, что было – все трое врозь, отдельные, молчащие. Но Кэролайн, глядя на свои колени, вдруг встряхнула головой и рассмеялась.

– Рене, – сказала она, и ее улыбка была искренней, в ней была мудрость. И прощение. – Стать матерью обходится нам дороже всего на свете. Но это опыт, который трудно описать словами. Я даже пытаться не буду.

Потом она обернулась ко мне, быстро хлопнула в ладоши и сказала:

– Я собираюсь посадить дерево. Дерево для Джо.

– Какое? – спросила я.

– Сирень, – сказала Кэрлайн. – Она напоминает мне Джо. Высокое, с такими большими кистями цветов, которые так чудно пахнут. Лиловое и зеленое. Это же были цвета «Маверика», помните?

Я кивнула. Конечно, я помнила. Джо в форме Маверика, тугие зеленые штаны, лиловая бейсболка с ярко-зеленой буквой «М». Да, сирень. Идеально.

Мы вышли из ресторана, щурясь на дневной свет, как будто были в казино, и осознавая, чего едва не лишились. Мы слегка покачивались от вина и эмоций, а потом обнялись все втроем посреди тротуара.

– Господи, дамы! – гаркнул какой-то мужик, проходя мимо.

Мы не обратили внимания.

И вот спустя три недели после этого обеда прекрасным июньским утром мы с Уиллом встретили Рене и Джонатана на Центральном вокзале, и все вместе поехали на поезде в Хэмден.

Кэролайн приготовила лосося и салат из латука, который они с детьми вырастили на собственных грядках в саду. Мы сидели на улице, длинный стол был украшен яркими салфетками и желтой скатертью. Были вино, лимонад, кекс – кекс Джо, – который Нони и Кэролайн испекли вместе. Луис, Беатрис и Лили кидали фрисби и помогали Кэролайн на кухне.

В том году я выпустила свой первый сборник стихов, «Последние», и он имел успех, по крайней мере по невысоким стандартам для поэтических книг. В качестве церемонии посадки дерева я прочла одно стихотворение – «Последнее дерево» – об акации перед домом Нони, на которую я, в возрасте двадцати восьми лет, залезла вместе с Джо в ясный, холодный день последнего Рождества перед трагедией.

А потом Рене, Кэролайн и я, передавая лопату друг другу, выкопали яму и установили в ней молодую сирень. Она уже начинала цвести, хотя пока не такими мощными гроздьями, на которые надеялась Кэролайн – это будет потом, спустя годы, – но даже эти изящные цветы испускали совершенно ошеломительный аромат.

Еще лет десять все так и оставалось: Рене с Джонатаном жили в своей квартире в Вест-Виллидже, оба очень востребованы каждый в своей области, много путешествовали, проводили выходные то в Берлине, то в Лондоне, то в Гонконге. Они стали очень светскими, но в разумном, интеллектуальном, смысле, она в медицине, он в дизайне. Они выступали на благотворительных гала-вечерах, в аудиториях перед юными и одаренными. Они путешествовали и работали, возможности и опыт – Рене действительно повезло, гораздо больше, чем она могла бы себе вообразить. Кэролайн оказалась права.

Мы с Уиллом оставались сосредоточены на карьере и постоянны в браке. Мы наконец уехали из Нью-Йорка на ферму, кто бы подумал, в тихий городок Кротон-он-Хадсон. Олени на заднем дворе, лыжи на Рождество, огромный холодильник в подвале, в котором мы держали только вино. Я работала над «Поэмой Любви», книгой, которая станет определяющей в моей карьере, и публиковала отрывки из нее в «Инстаграмме», где неожиданно обрела блестящее поэтическое сообщество и, со временем, тысячи последователей. Я стала главным редактором в «Почувствуй климат!» и ощущала себя в этой роли совершенно естественно.

Кэролайн начала играть в театре – сначала в очень мелких местных спектаклях, потом в небродвейских постановках. Она процветала. Мы были поражены. В «Плейбое Западного мира» она потрясающе сыграла ирландского бродягу, а следующим летом превратилась в кокетливую и стеснительную Бланш Дюбуа. Конечно, она ничего не зарабатывала, но Натан продолжал финансово поддерживать ее и детей. А что еще ему оставалось? Это семья. В первый год после их развода Кэролайн сменила череду бойфрендов, которые все как один напоминали Натана видом и положением, а потом встретила Раффи: бородатого, язвительного, пузатого шеф-повара, который как-то вечером приготовил нам такие паппарделле с острыми колбасками и грибами, что я до сих пор вспоминаю этот день в мечтах. Луис поступил в Уэллсли, Беатрис – в Беркли, Лили – в Хэмден-колледж на полную стипендию. Все трое выросли славными и благополучными и доставляли своим родителям много радости, совершенно ничего не делая для этого специально.