Последний романтик - Тара Конклин

– Умела. Я всегда пекла – всегда делала кексы, – возразила Кэролайн, чувствуя себя правой и раздражаясь. – Я начала делать это во… Мне было лет семь или восемь.

Кэролайн начала печь во время Паузы, следуя рецептам, которые печатали на пачках дрожжей и пакетах муки. Рене готовила всем еду, но говорила, что с десертами слишком много возни. Кэролайн вспомнила все свои подгоревшие печенья и непропеченные кексы, обожженные пальцы, попытки повернуть тугую ручку плиты.

– Тебя, Нони, не было с нами, когда я начала это делать. Ты и не можешь помнить.

Нони, прищурив глаза, оглядела Кэролайн, словно она была кем-то незнакомым, кого она пыталась опознать.

– Нет, Кэролайн, – сказала она твердо. – Я думаю, ты что-то путаешь. Это была Пасха. И я испекла кекс.

Настала тишина, в которой раздался бодрый голос Данетт:

– Ну, кто бы его ни испек, я уверена, что это было чудо что за кекс. Мне нужен его рецепт. Лори самой никогда особо не нравилось печь, хотя она очень любила результаты. Эта девочка была сластеной, прямо как мама.

Данетт размешала сахар в кофе и, приподняв брови, взглянула на Нони. И Нони кивнула, коротко дернула подбородком, и они обменялись понимающим взглядом.

– Мне нужно в туалет, – сказала Нони и вышла из комнаты.

– Это я его испекла, – вяло сказала Кэролайн Данетт. – Я.

– Это не важно. Вы обе его сделали, – ответила Данетт. – Правда, вы все его сделали. Вы все сделали кекс для Джо.

Тон Данетт был утешающим, и Кэролайн подумала, не обнимет ли она ее снова. Она и хотела, и боялась этого. Но нет, Данетт осталась сидеть, глядя на Кэролайн через стол с усыпанной крошками скатертью с выражением открытой жалости.

– Твоя мама говорила, что ты перенесла это тяжелее всех. Смерть Джо.

Кэролайн резко вдохнула.

– Я? Да Фиона до сих пор разодрана на куски.

– Знаешь, у меня нет других детей, – сказала Данетт. – Только Лори. И как нам с ее отцом ни было тяжело – мы потеряли единственную дочь, потеряли все, – я думаю, некоторым образом нам было проще. Все легло на нас с мужем. Нам не надо было больше ни о ком волноваться. А твоей маме надо продолжать жить без Джо и видеть, как ты и твои сестры живете без Джо.

Кэролайн никогда не смотрела на случившееся с такой точки зрения. Она всегда считала, что мы были для Нони большим утешением; Нони потеряла сына, но у нее остались три дочери. И Кэролайн заботилась о Нони. После трагедии с Джо Кэролайн присоединила ее к Луису, Беатрис и Лили, запихав всех четверых в мешок, который несла, закинув себе на плечи. Мешок был нелегок, но ей некуда было положить его, чтобы он находился в безопасности.

– Кэролайн. Послушай меня. Ты должна решить, что любишь ты, – сказала Данетт. – Джо же был не единственным. Ты должна понять это и жить дальше. Начни с малого. Делай что-то малое и продолжай в том же духе.

Нони вернулась в комнату, тихо шлепая туфлями на мягкой подошве.

– Данетт рассказывает о нашем отеле в Париже? – спросила она, встав в дверях. – Там будет вид на остров, тот, маленький. Кэролайн, в следующий раз мы должны поехать с тобой. В следующий раз я возьму в Европу тебя.

Кэролайн перевела взгляд с Нони на Данетт и резко поднялась из-за стола. Как будто темный, дальний секрет, секрет ее жизни, внезапно оказался открытым всем, занавес поднялся, и Кэролайн осталась стоять, голая и дрожащая. Она понимала, что тут происходило, и это добило ее. Может быть, ужасные страдания Данетт (каждый раз, когда Кэролайн только начинала думать о девочке в машине, ее передергивало, она мотала головой и начинала что-то петь, чтобы отвлечься) сделали ее мудрой, и она теперь делилась этой мудростью с Кэролайн, делая ей самый ценный в ее жизни подарок. Но даже если это было и так, Кэролайн не хватало силы принять его. Убрать слова Данетт в подходящий пустой ящик своего мозга для дальнейшего пользования. Малые вещи? Что это вообще значит? Все было большим. Все было просто огромным.

Кэролайн вышла из столовой и замерла, оглушенная, посередине кухни. Грязная посуда переполняла раковину; на столе звонил ее телефон; кто-то стучал в парадную дверь. Она прислушалась к девочкам, пытаясь в этом шуме расслышать их тихие голоса, но нет, они молчали. С девочками все в порядке. Девочки спят. Значит, она может уйти, и она вышла через заднюю дверь во двор. Восемь круглых черных железных столов стояли на лужайке, без стульев и скатертей, напоминая что-то уродливо индустриальное. Длинный, узкий складной стол был прислонен к западной цветочной клумбе – на нем потом будут расставлены блюда из запеченного лосося, шведского картофельного салата, спаржи на гриле, салата из рукколы с бальзамиком, сырная тарелка, лимонный торт «Майер», который Кэролайн чуть не испекла сама, но в последний момент все же решила заказать готовый.

Нони с Данетт оставались в доме. Кэролайн слышала тихое позвякивание приборов и посуды, собираемых в стопки, еле различимый звук открываемого холодильника. «Они убирают со стола, – поняла Кэролайн. – Хорошо».

Она заметила на клумбах компостные кучи, которые вчера разложил там садовник, со словами, что с утра все закончит, и где же он? Весь двор, поняла Кэролайн, был в жутком беспорядке. Садовник опоздал, кейтеринг ждал, что она подтвердит конечное количество, цветы, скорее всего, вянут где-то в багажнике фургона флориста.

Но ей было плевать. Это праздник Натана. Это неважно.

Начни с малого.

На траве валялась пластиковая бутылка из-под колы. Она подняла ее. Из открытого горлышка раздавалось приглушенное жужжание: внутри по стенам бутылки билась разъяренная пчела. Изнутри пластиковые стенки были покрыты липкими остатками колы, и пчела двигалась активно, но замедленно, как будто занималась этим уже долго, так долго, что почти сдалась и приготовилась к смерти, но инстинкт все еще заставлял ее предпринимать попытки к спасению.

Осторожно держа, Кэролайн отнесла бутылку на край лужайки, подальше от дома. Там они еще не успели навести порядок, и этот край оставался заросшим и диким, хотя они с Натаном каждой весной говорили, что надо бы с ним разобраться. Кэролайн даже нравилась эта дикость, заросли травы и ряд высоких елей, затеняющих лужайку, но отделяющих их от противных соседей, сын которых играл на трубе, а мать была против прививок. В траве росли одуванчики, которые выжили и плевали на антиодуванчиковую кампанию, которую Натан проводил каждую весну на верхней лужайке, выкапывая их под корень.

И тут, над наглыми одуванчиками, Кэролайн перевернула бутылку и осторожно постучала по ней, раз, другой. Пчела прекратила жужжать и поползла к горлышку, на секунду замерла на краю, словно вознося краткую, но истовую молитву благодарности за спасение, а затем взмыла в воздух и улетела от Кэролайн и места своего заточения. Кэролайн следила, как она полетела в сторону дома и башенки. Как она любила эту башенку! С самого первого взгляда на этот дом ничего больше не имело значения. Романтика изящного шпиля, таинственность изогнутого окна. Рапунцель, Рапунцель, спусти свои волосы. Взрослая женщина, мечтающая о сказке.