Последний романтик - Тара Конклин

Кэролайн фыркнула. Она вернулась к дому и швырнула бутылку в мусорный ящик у задней двери. На секунду она прислушалась, как шпион, к тихому бормотанию голосов, доносящемуся изнутри: Нони и Данетт рассматривали карту или обсуждали достопримечательности Вены. Она должна вернуться к ним; должна убедить их, что с ней все хорошо, это просто неудачный день, она просто ошеломлена свалившимися делами, заболевшими девочками и праздником.

Может быть, это действительно Нони испекла тот кекс для Джо. Кэролайн редко думала о том, что Нони делала для них, в основном о том, чего она не делала.

И тут Кэролайн вспомнила: как-то на Пасху тетя Клаудия прислала Нони старинный фамильный рецепт Скиннеров. Он был немецкий или австрийский, этот кекс, на который пошел фунт масла, куча корицы, миндаль, изюм, сахарная пудра для посыпки. Нони нарезала всем аккуратные ломтики. Все медленно, благоговейно ели. Кекс был прекрасен. Когда все закончили, Джо на секунду замер, возбужденно стуча пальцем по столу, а потом подтянул к себе блюдо с кексом. Он схватил вилку и отломил огромный кусок, открыл рот так широко, как только мог, и запихал его туда. «Обожаю», – сказал он с набитым ртом, и это прозвучало как: «Ововаю». Он лопал кекс так быстро, как только мог, и Нони рассмеялась. Пудра покрывала все лицо и руки Джо, была даже в волосах. Нони смеялась и смеялась, и мы все засмеялись тоже и смеялись до тех пор, пока нам не пришлось плакать, потому что Джо сожрал весь наш прекрасный кекс.

Вспомнив все это, Кэролайн снова рассмеялась: Нони в конце концов оказалась права. Она нагнулась, истерично смеясь. Она едва могла дышать. У нее на глазах выступили слезы. И внезапно Кэролайн страшно захотелось увидеть сестер. Это желание ударило ее прямо в грудь, так сильно, что она покачнулась. Она больше не помнила подробностей ссоры со мной, или почему Рене так яростно противилась поискам Луны.

Начни с малого.

Кэролайн побрела назад между столов, к клумбам, которые были красивы и заброшены. Ей в шлепанцы набилась грязь. Вырванная трава, старые трубки от полива, давно забытая песочница были покрыты грязью и отчетливо – даже на расстоянии – воняли кошками. Расплавленная смесь земли и дерева, из которой возвышался ее дом, распространилась везде вокруг. Лужайку усеивали эти мелкие вещи – кусочки лего, бумажные веера, теннисные мячики, купальное полотенце, деревянная ложка, линейка – все это высыпалось из окон и дверей, словно бумажки от конфет, рассыпанные каким-то обжорой. И все это она должна была убрать – праздник, праздник! – но вместо этого Кэролайн восхищалась всем этим с какой-то болью. Она любила этот дом, этот двор, старые ржавые качели и гниющий огрызок яблока со следами зубов ее сына. Она любила эту жизнь, но любила ли она его? Кэролайн резко вдохнула. Разве может быть, чтобы она больше не любила Натана? А может быть, она вообще его не любила?

Любовь к Натану требовала от нее очень многого. Она никогда раньше не думала об этом именно так. Лягушки, факультетские вечеринки, экспедиции, вечные погони за публикациями, оценки. А как насчет любви к Нони, к детям, к Джо – особенно теперь, когда его не стало? Все это требовало от нее так многого. Что будет, если она просто положит этот мешок? Может быть, было совсем необязательно таскать всюду с собой их всех? Близнецы были почти подростками, Луис учился в старших классах. Нони купила себе в поездку туристские ботинки и обзавелась картами всех городов, которые они собирались посетить.

Кэролайн стояла в тени своего дома, до нее доносились голоса соседских детей, кто-то кричал, кто-то плакал, и осознавала, что никогда не пробовала ничего другого. Попытаться не любить Натана. Попытаться любить себя. Что будет тогда? Это никогда не приходило ей в голову, но теперь – да, теперь пришло.

Впервые Рене увидела Мелани Джейкобс в понедельник утром, во время первичного осмотра, одного из первых в ее новом офисе в Пресвитерианском госпитале Нью-Йорка. Рене и Джонатан недавно вернулись из своих путешествий, Рене приняла постоянную должность хирурга-трансплантолога, а Джонатан занялся изготовлением частных заказов на панели-ретабло, делать которые он научился в Чьяпасе. После смерти Джо прошло почти четыре года, во время которых мы с Рене и Кэролайн не общались. Скучала ли по нам Рене? Потом она говорила мне, что нет, она не думала о нас; она была слишком занята, чтобы скучать о ком-то, и именно это и было ее целью.

Мелани, одной из новых пациенток Рене, было двадцать семь лет, у нее диагностировали кистозный фиброз, и она уже стояла в очереди на пересадку легких. Она была крошечной, не выше метра пятидесяти, замужем за портовым рабочим по имени Карл, который возвышался над ней, как башня. Размах его плеч был едва ли не больше, чем рост Мелани. Темные волосы, сходящиеся на лбу острым «вдовьим мысом». Добрая тихая улыбка.

Когда они вошли в кабинет Рене, Карл приоткрыл дверь для Мелани и втянул за ней переносной кислородный баллон. От баллона тянулись прозрачные трубки к ноздрям Мелани. Мелани протянула Рене руку с длинными, окрашенными в ярко-голубой цвет ногтями.

– Под цвет больничных пижам, – сказала она. – У меня еще есть такая же тушь для ресниц.

Рене рассмеялась.

С тех пор, как Мелани поставили диагноз, врачи постоянно следили за ее состоянием, но в последний год оно ухудшилось, и она пришла к Рене для нового осмотра и продвижения в очереди на пересадку. Из-за крошечного размера Мелани – сорок семь килограммов при ее росте – ей было очень трудно подобрать донора; скажем, легкие мужчины просто не поместились бы в ее грудную клетку.

– У меня большое сердце! – объясняла Мелани Рене. – Просто моя грудная клетка не знает об этом.

Рене посоветовала ей продолжать упражнения и быть готовой приехать в больницу в любую минуту, не уезжать от города далее, чем на час езды, хорошо питаться и не болеть. Прощаясь, они снова пожали друг другу руки, и в пожатии Мелани Рене ощутила теплоту и жизнелюбие.

В течение следующих шести месяцев Мелани Джейкобс становилось все хуже и хуже. После того как ее положили в больницу, Рене часто приходила к ней в палату, и они много разговаривали и смеялись. Формально трудно было найти двух более разных людей. Рене с отличием окончила университет и получила медицинскую степень, а Мелани работала приемщицей в мастерской «Тойота», упаковщицей на консервной фабрике, официанткой. Там она и познакомилась с Карлом – принесла ему шоколадный торт, и он предложил ей кусочек. Но, как и Рене, Мелани вырастила мать-одиночка. Как Рене, она работала во время учебы, хотя так ее и не закончила, бросив университет за полгода до окончания после очередной больницы.

Месяц за месяцем очередь Мелани на пересадку поднималась выше и выше в национальном списке, пока наконец Мелани Джейкобс не была признана самым тяжелобольным пациентом в этой очереди во всей стране.

– Сомнительная честь, – прохрипела она Рене, которая наблюдала, как эта яркая, веселая блондинка высохла и превратилась в хрупкую оболочку под простыней.

Карл каждый день навещал ее после работы, принося ей еду, кино на дисках, журналы и детективы, которые читал ей вслух. Когда Мелани засыпала, он уходил и возвращался на другой день, чтобы снова и снова делать все то же самое. Его профсоюз обеспечивает неплохие бонусы, объяснил он Рене. Работа адская, смены долгие, но бросить ее он не может. По крайней мере, пока Мелани не поправится.