Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

ее рука, сжимающая нож, не желала слушаться!

Олеся до боли закусила нижнюю губу, расцарапав зубами заживающую ссадину. На скуле пульсировал свежий кровоподтек.

(Ну давай же, давай! Я ведь делала это раньше! Это уже когда-то было!)

Воздуха не хватало, тело все сильнее колотила дрожь. И Вася видел это. Он знал, что она ничего ему не сделает. Не сможет. Как всегда. И потому подошел вплотную, несмотря на зажатый в Олесином кулаке нож.

– Ты че, совсем с катушек слетела? – Он ударил ее по предплечью, и непослушные пальцы тут же разжались, выпустив нож. – Еще одна такая выходка, и вернешься в свою сраную деревню, поняла? Поняла, я спрашиваю?

(Это же моя квартира! Это мой дом, не его!)

– Это… – слова душили; слова, на которые она больше не имела права, раскаленными углями жгли горло. – Это моя квартира…

– Ага, разбежалась! На себя посмотри! – Вася вдруг схватил ее за руки и больно выкрутил их. – На, посмотри! Если бы не я, квартиры уже не было бы!

Олеся уставилась на свои (нет) руки. Локтевые ямки оспинами покрывали когда-то воспалившиеся, а после долго и болезненно заживавшие следы инъекций (этого не может быть) и запавшие «дороги» (только не это). Вася отпустил ее, но она не могла оторвать взгляд от этих трясущихся рук наркоманки – ее рук!

(этого не может быть)

(этого не может быть)

(этого не может…)

…не может пошевелиться. Руки и ноги беспорядочно ерзают, зарываясь в серый пепел, в серый прах, оставшийся после кремации целого мира и лишь по ошибке названный песком, и новые облака невесомой мертвой пыли скрипят на зубах, закупоривают глотку, засоряют воспаленные глаза…

…глаза цвета асфальта глядят не мигая. Они близко, так близко… Пальцы-тиски впились в горло, выдавливая воздух, и где-то сбоку тоненько бьется почти пережатая жилка.

Ее собственные глаза выпучены и тоже не смеют моргнуть. Потому что зубцы вилки, зажатой в руке Васи, отделяют от левого зрачка Олеси каких-то полсантиметра.

– Завтра. Мы едем к твоим предкам завтра, – цедит муж, не отрывая от нее асфальтового взгляда. – И если ты хоть раз пикнешь… Хоть полсловечка… Поверь, я успею выколоть тебе глаз. Или даже оба. И мамка с папкой ничего не сделают. Потому что ты – просто сраная наркоманка, а у меня есть связи наверху. Поняла?

(это по-настоящему)

Тиски встряхивают ее.

(мама и папа ничего не смогут сделать)

До вилки – четыре миллиметра… три… два…

(а он сможет сделать все, что захочет)

Все тело – от всклокоченной макушки до босых пяток – бьет дрожь. Сил хватает лишь на то, чтобы наконец зажмуриться, а потом все мышцы безвольно обмякают. Из-под домашнего халата по ногам стекают струйки мочи.

– Поняла или нет?! – скрежещет над ухом асфальтовый голос, и Олеся шепчет в ответ:

– Поняла…

7

– Подожди! Стой! Олеся!

Бежать со стреляющей болью лодыжкой (он подвернул ногу, когда споткнулся под натиском обезумевшей соседки с разорванным лицом) не получалось. Семен пытался идти быстрее, Олеся удалялась от них все больше и больше. Неслась как сумасшедшая по направлению к округлой серой горе впереди.

Значит, это и есть Колыбель?

Семен запнулся обо что-то и упал. Острая каменная крошка резанула растопыренные ладони, впилась в колени. Он сморщился от боли, и корочка засохшей крови на щеке лопнула, и глубокие царапины, оставленные ногтями Аллы Егоровны, снова открылись. От этого стало еще больнее.

– Надо идти! Надо идти! – зачастил над ухом Толенька.

Схватив Семена за руку, он ловко закинул ее себе на плечи, поставил парня на ноги и поволок дальше. И откуда в этом тщедушном тельце столько силы?

У тебя она тоже есть.

Да. Иначе он бы не выжил – еще тогда, в подвале.

Семен сжал губы так, что они побелели, и насколько мог быстро ковылял рядом с Толенькой. Он должен был попасть в Колыбель. Должен был увидеть, что там. Должен был сделать хоть что-то. Посреди этой мертвой пустоши, под чужим истлевшим небом и без возможности вернуться назад он перестал быть человеком, который сворачивает на полпути. Здесь невозможно было сделать то, что он делал всегда: убедить себя, будто в другой стороне есть окольный путь, легче и лучше.

«Толенька тоже казался слабым, а на самом деле не так».

Вот именно. На самом деле не так. Он понял бы это раньше, если бы постоянно не сворачивал с пути.

Одну за другой преодолевая неровные песчаные волны, они шли по Олесиному следу. Серые камни скрежетали друг о друга, норовили подвернуться под ногу. Песок тек в разные стороны, не давая твердой опоры. Дыхания не хватало, под ребрами горело, но Семен не останавливался и не сбавлял шаг, потому что идущий рядом Толенька – босой, истощенный – не делал этого.

«Толенька тоже казался слабым, а на самом деле не так!»

Не так.

– Не так, не так, не так, не так, не так… – беззвучно двигал губами Семен, пока пересохший рот не начал слипаться. Он уже почти не чувствовал ног. Только ступни жгло на каждом шагу и мотался туда-сюда развязавшийся шнурок. Чтобы завязать его, пришлось бы остановиться, а этого Семен сделать не мог. Он не был уверен, что после сможет снова заставить свои ноги идти дальше.

– Почти пришли… Почти… – пропыхтел согнувшийся у него под боком Толенька, и Семен наконец поднял голову. Фомка, которую он упрямо тащил все это время, выскользнула из онемевшей руки.

Гора возвышалась прямо над ними. Она не отбрасывала тени, потому что здесь не было солнца, способного ее осветить: серый безжизненный свет сочился из серых безжизненных туч на серую безжизненную землю равномерно, как дождь. Восстающая из пыли закругленная стена уходила далеко вверх, и по ее поверхности, вдавленная внутрь, как складка на коже великана, тянулась крутая каменистая тропа, по которой им предстояло идти дальше.

Глядя вверх, Семен все-таки наступил на шнурок, потерял равновесие и попытался схватиться за Толеньку. Раздался короткий треск, и Семен плюхнулся на колени, сжимая в руке оторванный от Толенькиной куртки карман. Между ними на землю упал тусклый металлический прямоугольник.

«Зиппо» отца.

Прошло одно нескончаемое мгновение, прежде чем Семен заворочал высохшим языком:

– Как она у тебя… – он поднял взгляд на Толеньку. – Ты что, украл ее?

Толенька ничего не ответил. Серый и окостеневший, как эта пустошь, он не испытывал ни смущения, ни стыда. Вместо этого Толенька потянулся за зажигалкой, но Семен опередил его.

– Это мое! – Он успел сжать зажигалку в кулаке, и на него тут же навалилось тощее тело. Костлявые