Серая мать - Анна Константиновна Одинцова

ничего не изменилось. Дело было не во взгляде чудовища.

Брось это.

Пальцы разжались сами собой, выпустив фомку.

Тебе это не нужно.

Семен чувствовал, как кровь приливает к голове. Мозг, лихорадочно посылающий команды телу, готов был лопнуть от напряжения, но ни один мускул так и не дрогнул.

Ты собирался помочь ей? Спасти? От чего?

Язык и губы все же принадлежали ему, и Семен выдохнул:

– От тебя!

Разве я причиняю ей вред?

Шестипалая ладонь соскользнула с лица Олеси. Оно было спокойным, глаза – закрытыми. Семен вдруг понял, что ее тело больше не двигается, а расслабленно распластался на песке.

Двигалось ли оно вообще?

Разве я наношу ей раны? Калечу ее? Убиваю?

Нет. Он своими глазами видел, что Олеся просто лежит. Размеренно дышит. Ее одежда покрыта пылью и песком, но следов крови нет.

А с чего он взял, что тварь, читающая мысли, нападет как обычный хищник? Ведь ее сила – в телепатии, она может…

С чего ты взял, что я вообще нападу на вас? Посмотри, разве она страдает?

Семен снова смотрел на Олесю. Прикрытые веки, чуть изогнутые губы, легкий румянец на щеках. Безмятежное лицо спящего человека, и никакое неприятное переживание не омрачает его.

Она просто спит. Ты же видишь.

Да, но до этого… Она ведь двигалась? Извивалась, лежа на песке, под этой серой рукой?

Семен пытался вспомнить то, что недавно видел, и не мог. Такой картинки больше не было в его голове. Трещина закравшегося сомнения продолжала расширяться, превращаясь в глубокую пропасть.

Она спит. Ты и сам это знаешь. Ты видишь. Ты видел это с самого начала.

Разве?

Разве…

Да. Он это видел.

Ты просто испугался. Люди всегда боятся того, чего не понимают. Даже друг друга. Сумасшедшие, зависимые… Тебе ли не знать, что все они – такие же люди, заслуживающие поддержки, тепла, любви. Права на жизнь. Ты знаешь, каково это – быть другим. Непонятным для остальных. Но при этом ты почему-то отказываешь в праве на жизнь мне.

– Я не…

Семен опустил взгляд на фомку, лежащую у его ног.

Разве ты не собирался ранить меня этим инструментом, чтобы спасти свою подругу?

Так все и было.

Но теперь ты видишь, что ее не нужно спасать. Ты убедился, что я не причиню ей зла.

Да.

Это она хотела причинить зло мне. Поэтому сейчас она спит. Так безопаснее. И для тебя тоже.

– Почему?

Ты ведь уже понял, что этот мир изменил вас. Кто-то справляется с возникшими изменениями, кто-то нет. Тебе пришлось тяжело переболеть, но ты справился. Чувствуешь?

Семен прислушался к ощущениям тела. Оно снова подчинялось ему, могло пошевелиться. И он снова был жив. Слабость прошла, уступив место чему-то иному. Не хищной силе, которую излучала Олеся, а самому ощущению жизни, живости, живого тепла. Действительно, как после тяжелой болезни, когда ты счастлив просто от того, что выжил.

Ты справился, а она – нет.

– Но она…

Это не сила.

Серая Мать отвечала, не дожидаясь, пока он сформулирует вопрос. Она видела все его сомнения и порывы такими, какими они были на самом деле.

Это не сила. Это ярость. Ее безумие оказалось сильнее, и она не справилась с ним.

Но Олеся…

Временное улучшение, и только. Вспомни, как это было у твоей мамы.

Он помнил. Хотел бы забыть, но не мог. Помогал только метадон, но после все возвращалось обратно. Вот и сейчас картины легко всплывали в памяти, и Семен мысленно подталкивал их навстречу Серой Матери. Знал, что так она увидит их. Увидит маму, которая пекла его любимые пирожки, пахнущие сладким жаром на весь дом, а потом замазывала кухонное окно остатками теста, чтобы никто не наблюдал за ней.

Семен не рассказывал никому о маме, как и о многом другом. Не знал как. Не думал, что поймут. Но теперь он мог это сделать. Он чувствовал, что здесь и сейчас его впервые по-настоящему видят и слышат. Не было нужды в мучительных объяснениях. Не было ничего лишнего. Никаких недомолвок и непоняток. Никакой шелухи. Идеальный диалог. Идеальная… близость.

Да, все так. К сожалению, твоя подруга не способна к настоящей близости, как и твоя мама. Ее разум отравлен психической болезнью. Этого не исправить.

Семен еще раз взглянул на Олесю, лежащую прямо перед ним. Сейчас ему казалось, что они давным-давно знакомы. Она ведь нравилась ему. И он ей, возможно, тоже. Какое-то время. Но была ли Олеся похожа на его маму?

Ярость и жестокость – вот все, что в ней осталось.

Не веришь?

Тогда смотри.

В эту минуту Семен и сам не знал, во что он верит. Он просто стоял, опустив руки, и смотрел, как просила Серая Мать.

Глаза Олеси открылись. Колени и руки дрогнули первым неуверенным движением.

Когда она села и огляделась, присыпавший ее тело песок с шорохом заструился вниз. Семен следил за струйками песка и не сразу понял, что теперь Олеся смотрит на него. Он хотел позвать ее по имени, но не успел раскрыть рта.

Подняв песчаный вихрь, Олеся бросилась вперед, к нему.

В левой половине черепа расцвела ослепительная вспышка боли от кулака, с размаху врезавшегося в скулу. Следующий удар пришелся под дых. Сильный толчок опрокинул Семена на спину. В поле зрения мелькнуло осклабившееся Олесино лицо. Ледяная ярость, плескавшаяся в выпученных глазах, не походила на человеческое чувство. Это была холодная жадность глубоководного хищника, готового разорвать и переварить кого угодно, чтобы выжить.

Мгновение спустя плоский раздвоенный конец фомки, напоминающий изогнувшееся змеиное жало, обрушился вниз, на голову Семена.

10

Песчинки снова скрежещут на зубах. Рот наполняет горечь пепла, и Олеся ворочает языком, пытаясь выдавить хоть немного слюны, чтобы сплюнуть. Не получается. Песчинки попадают глубже, дерут пересохшее горло, заставляя заходиться в кашле.

Вася!

Задыхающаяся, с мутными от слез глазами, едва способная устоять на четвереньках, она сейчас совершенно беззащитна, и он может воспользоваться этим!

Тыльной стороной ладони размазав по щекам набежавшие слезы, Олеся все же поднимается. Ее качает. Нетвердо переступая широко расставленными ногами, она поворачивается то в одну сторону, то в другую в поисках Васи. Его нигде нет. В пещере пусто.

Почему она вообще находится в пещере? Что происходит?

За спиной раздается сухой посвист шумного дыхания. Олеся ошиблась. Она здесь не одна.

– Что, на все готовое?

Знакомый старческий голос приковывает к месту. Следующее за ним мерзкое хихиканье будит в памяти образ желтого берета, слезящихся глазок, размазанной губной помады. Обернувшись, Олеся видит сгорбленную, но