Древние. Том I. Семейные узы. Часть I - Юрий Романов

жижу, но та мгновенно увернулась от первого, второго и последующих орудий, рьяно идя напролом. Её остановила одна из пташек Асиза. Птичка из чистого света влетела в нечто и оглушительно взорвалась. Казалось, жижа была испепелена, однако один из ярридов, что был с Нуаром, видел, как остатки неведомого впитала в себя земля.

— Найду тебя… — Продолжал шептать Нуар.

Асиз и Факом неспешно двигались по направлению к Торину, в окружении ярридов, что перешли на другую сторону. Короля положили на носилки, что держали бывшие солдаты империи затмения. Долгое время шли в полной тишине, пока Нуар вновь не стал бредить. Доносились одиночные слова, которые тотчас растворялись в тишине.

— Найду… Скоро… Моя сестра…

Нуар неоднократно пытался, задействуя силу Судьбы, повлиять на течение событий так, чтобы наконец, если не встретить, то хотя бы узнать, кем является его единственный родственник. Всё, что он знал о девушке, это пара скудных, спутанных воспоминаний о прихожей в родительском доме, размытой временем и то, как старшая сестра выходила с ним на прогулку. Обрывистые воспоминания короткими вспышками вбивались в голову, растворяясь в тот же миг.

Преодолев путь, что некогда занимал несколько мгновений, а ныне — часы, процессия добралась до античной цитадели, где Нуара отвезли в госпиталь, ярридов же оставили в палатках до дальнейших распоряжений.

В это же время, в пропахшем сыростью и гарью подземелье, служившем постоянным домом и рабочим местом для тех, кто обслуживал Античную Цитадель, в этих тесных каморках, набитых до отвала поварами, горничными, уборщиками и лакеями, ютился Реми, которого, после событий на острове, поместили под постоянный надзор, в ожидании приказа сверху.

Реми наблюдал, как слуги носятся туда-сюда: что-то выносят, швыряют, бранятся друг на друга. Торинские катакомбы представляли собой перманентный хаос, в котором каждый день что-то горело, кому-то ломали нос, и где от тяжёлых условий труда рабочих, падавших намертво, тотчас заменяли другими, взятыми с улиц опустевшей столицы, которые едва знали, с чем будут иметь дело.

Реми расположился в комнате с уборочным инвентарём, аккурат между вёдер, швабр и множественных тряпок, от которых веяло гнилостным, сладковатым запахом. Здесь юноша проводил почти всё своё время, ожидая момента, когда гам в бесчисленных коридорах закончится, топот утихнет, и тогда можно будет вернуться в свою небольшую каморку, чтобы, наконец, уснуть на кровати.

В тесном подземелье, где всюду были натыканы комнатки для одного-двух человек, где лишь изредка пробивался солнечный свет, и где сам воздух был пропитан жиром и копотью, юноша проводил всё своё время. Невольно в голову лезли размышления о погибших родных, которых уже не вернуть, — проклятые нептуны — о Хеше и Эваре, которых хладнокровно убила тёмная волшебница прямо на его глазах, и Дэстане, с которым трусливый юноша так подло он поступил. Ведь был готов, ради сохранения своей жизни, выдать всё, что знал о предстоящем маршруте своего брата.

“Я недостоин жизни” — Часто говорил он себе. — “Я должен был умереть там, не они”

Реми так же понимал, что после после того, как расскажет Розель всё, что знает о Дэстане, тотчас будет убит. Это создавало в голове юноши ужасающую неопределённость, которая изо дня в день терзала и без того израненную душу.

“Быть может, стоит принять свою смерть? Ведь так я искуплю свою вину перед своими братьями. К чему такое жалкое существование?”

Деревянные двери стали захлопываться одна за другой, — рабочие расходились по своим комнатам.

Реми ожидал, когда все окончательно заснут, чтобы тайком пробраться на свой закуток, не попавшись на глаза изуверу-соседу, с которым юноша и делил небольшую камеру.

Когда шум окончательно стих, Реми робко отпёр дверь и осмотрелся: вокруг — тишь и мрак. Делая каждый шаг, словно по полю, усеянному ловушками, Реми едва слышно крался в свою комнату, дабы не быть замеченным разъярёнными работниками. Те считали юнца шпионом, засланным Розель для того, чтобы выявить предателей и бунтовщиков, и потому, относились к Реми, как к бродячему псу: каждый считал своим долгом пнуть или бросить ему в лицо какую-нибудь язвительную шутку.

Проходя мимо комнаты пекаря, Реми уловил приглушённый шёпот: несколько рабочих о чём-то живо спорили. Припав к двери, юноша мог уловить лишь отрывки бурной дискуссии, из которой следовало, что те планируют побег.

Реми залился краской, в груди затрепетало сердце, а уши наполнились пульсирующим гулом. Юноше захотелось сбежать, забыв о том, что он только что услышал, но любопытство взяло верх и пленник остался стоять, словно приколоченный к двери.

— Она тоже тут! Видел! Ходит среди нас, что-то вынюхивает!

— Думаешь, Розель заслала её, как того сопляка? Её? Иди ты!

— Такая персона, как она не станет мелочиться! Думай, о чём говоришь! Сама королева Нептуна спускается сюда каждую ночь, чтобы посмотреть за тем, как ты гадишь! Конечно!

— Не знаю, она это была или не она, но я точно знаю, что её зовут Велея, и что её темница находится по соседству с тем чудаком.

— Каким чудаком?

— Да, тут нас много!

— Да, я не про нас! А про того бедолагу, которому отрезали руки и половину лица.

— Откуда ты знаешь? Нам туда доступ запрещён.

— Накорми до отвала стражника, и будет тебе информация!

— Не знаешь, кто он?

— Говорят, это сам отец Нуара!

С этими словами, комната, набитая рабочими, наполнилась гулом, где каждый пытался опровергнуть абсурдную теорию.

Краем уха Реми услышал, как из бездны мрака, с обеих сторон что-то приближается, и тотчас поспешил в свою камеру. Отворив скрипучую дверь, юноша вошёл в тесную каморку, в которой, помимо двух одноместных кроватей и небольшой полочки, не было ничего, Реми увидел своего соседа, вальяжно лежавшим на обеих кроватях: тот закинул ноги на подушку юноши, и даже не шевельнулся, когда дверь в комнату отворилась.

— Я бы хотел… Прилечь, ты… не мог бы…

— Не мог бы, — рявкнул уборщик — пойди, пожалуйся своей хозяйке!

Реми не мог взять в толк, о чём говорит его визави и, уж было собрался вернуться в коридор, как уборщик резко вскочил и могучей, грубой лапой вжал юношу в стену.

— Если кому-то расскажешь, я тебя