Рабыня - Тара Конклин

Оскар осторожно положил свою ношу на небольшой, ничем не заваленный участок пола.

– Я принес тебе кое-какие вещи. Вещи Грейс, – сказал он. – Нужно было отдать их тебе давным-давно, но я не хотел… тебя расстраивать. И себя. Тебе уже давно пора их получить.

Лина кивнула; все это время она стояла у двери и только теперь села на кровать, где лежали листки Калеба, разделенные на две аккуратные стопки: прочитанные и непрочитанные.

– Я должен тебе кое-что сказать, Каролина. – Лицо Оскара казалось отлитым из металла: темные складки и линии, сероватая бледность. Он был без очков, глаза покраснели и слезились.

– Папа, тебе надо чаще носить очки. Ты все время напрягаешь зрение.

Оскар улыбнулся.

– Заботливая моя, – сказал он. – Я рад, что ты еще здесь. Но все в порядке. Со мной все будет в порядке, ты же знаешь. А Натали – хорошая тетка. Она тебе понравится, если ты дашь ей хотя бы полшанса.

Лина пожала плечами, надеясь, что этот жест не покажется ему пренебрежительным: да, она будет терпеть Натали, она даст ей хотя бы полшанса.

– Послушай, Каролина, я не знаю, как это сделать. Я лгал так долго, что это почти кажется правдой, я уже сам начал верить, что это правда. – Голос Оскара был едва слышен. Его лицо утратило свою обычную веселость и вдруг стало лицом старика, усталого и испуганного. Лина выпрямилась, ее сердцебиение замедлилось, мышцы лица расслабились. Она кивнула отцу, чтобы тот продолжал.

– Твоя мать, Грейс, действительно была нездорова, Каролина. Она не хотела быть ни женой, ни матерью. Я не знаю, чего она хотела. Она любила тебя, очень любила, но все время переживала, что она плохая мать. Она ненавидела меня, ненавидела наш брак, а я был так поглощен своими делами, что даже не понимал, что с ней происходит. Или не хотел понимать. Я знаю, нужно было постараться. – Оскар замолчал, казалось, он борется с собой. Руки он засунул в карманы. – Каролина, твоя мать не умерла, – сказал он тихо, но отчетливо. – Грейс не умерла. Она ушла от нас.

– Что? – переспросила Лина, но Оскар не стал повторять. Он смотрел ей прямо в глаза. Она не двигалась и не хотела встречаться с ним взглядом, изучая вместо этого его колени: мешковатые, старые синие джинсы были порваны, и несколько бело-голубых нитей свисали с прорех. То, что отец сказал ей, было похоже на слова, только на непонятном языке. Можно только догадываться, что они значат. Лина таким образом отрешилась от их смысла. Она слушала звук слов и старалась не понимать их.

– Не верю, – сказала Лина, хотя, конечно же, верила. Оскар покачал головой и опустился рядом с ней на кровать. Он обнял ее за плечи, но Лина даже не повернулась к нему. Она подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, все плотнее и плотнее вжимаясь в себя, так она делала в детстве, пытаясь уменьшиться. Чтобы посмотреть, сможет ли она заставить себя исчезнуть.

«Невыносимо расстаться с ней. Невыносимо оставаться здесь», – написала Грейс много лет назад.

Оскар продолжал, казалось, уже с меньшим страхом: ведь тайна была раскрыта, самые важные слова произнесены.

– Три года назад она прислала мне письмо, всего несколько строк, просто чтобы сообщить, что с ней все в порядке. Так и написала: «Все в порядке». Ты училась на юридическом, ты была в колледже, когда я получил письмо, и мне это показалось… нереальным. Удивительным и ужасным. Она сказала, что свяжется с тобой. Я ждал ее, каждый день думал, что услышу стук в дверь, и это будет она. Я не мог ответить, потому что она не дала адреса. Я не мог спросить ее, что происходит. После этого письма я все время думал о ней. Я начал вспоминать, какой она была до того, как уехала, до того, как ты родилась, вспоминать ее совсем юной и думать, почему она ушла, что я натворил, что произошло между нами. Тогда я и стал писать портреты Грейс. Это был мой ответ ей. И тебе тоже, Каролина. Вот почему я их написал.

«Хватит». Женщина, тонущая в пустом синем пространстве. Женщина, пойманная в ловушку рамы. Лина покачала головой и внезапно заплакала, беззвучно обливаясь слезами. Вытирая глаза, она оцарапалась, и боль вызвала в ней короткую, бессильную вспышку гнева, направленного не только на отца, но и на Мари Калхоун, которая предала ее мать, и на Портера Скейлза, который любил Грейс, и на книги, которые читала мать, и на картины, которые она писала, и на саму Грейс за то, что она ушла. Лина поняла, почему они с Оскаром все эти годы жили вдвоем в доме, который Оскар не мог себе позволить, в доме, который был слишком велик: отец ждал возвращения Грейс. Он уже давно ждал ее.

Лина отпустила колени и встала, глядя на отца сверху вниз.

– Все это время ты лгал мне. Почему? – Ее голос, хриплый от слез, дрожал, и она заметила, что отец вздрогнул от ее слов.

– Грейс не хотела, чтобы ты росла с мыслью о том, что она тебя бросила, – быстро ответил Оскар. – Она просила меня сказать тебе и всем, что она умерла. Она думала, так будет лучше для тебя. И я тоже так думал. Это было все, что я мог для нее сделать. Она ясно дала понять, что больше ничего от меня не хочет.

Оскар замолчал, и на его лице отразились боль и отчаянное желание, чтобы Лина поняла: у него не было выбора.

– Каролина, прости.

Он произнес эти слова тоном, которого Лина никогда не слышала, и они произвели на нее неожиданное и глубокое впечатление. Она почувствовала, что ее гнев улетучивается, но на смену ему пришло новое сокрушительное недоумение. Лина вспомнила рисунки, на которых была изображена ребенком. «Дочь. Дочь. Дочь. Дочь», – надписала их Грейс.

– Но почему она исчезла? Люди разводятся, расстаются. Почему она бросила меня? – Разум Лины крепко уцепился за этот вопрос, не отпуская его.

Оскар смотрел на свои руки.

– Не знаю, Каролина. Она хотела… чего-то другого. Творить искусство, жить в одиночестве. Я не знаю.

Этот ответ был для Лины пустым звуком, но она чувствовала, что другого у Оскара нет. Сколько раз он сам задавал себе эти же вопросы? Все бесконечные месяцы после ухода Грейс не только горе, но и чувство вины заставляло его замыкаться в себе. Грейс бросила их обоих: Лину, оставшуюся без матери, и Оскара, вынужденного терпеть ложь. Лина отвернулась от Оскара и упала на колени там, где стояла. Внезапно она перестала плакать и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

Оскар заговорил осторожно, как будто заранее готовил эти слова и хотел произнести их правильно.

– Хочу, чтобы ты знала: быть твоим отцом – лучшее, что когда-либо случалось со мной. Самое вдохновляющее, самое творческое занятие. Я был зол на Грейс за то, что она ушла, зол на себя за то, что не смог ей помочь. Но все равно я ей очень благодарен. Потому что я смог стать твоим отцом в том смысле, которого бы не было, если бы она осталась. Она так много потеряла, Каролина, а мне так повезло.

От слов Оскара у Лины перехватило горло, но она больше не плакала. Она чувствовала, что он сидит позади нее, взволнованный и измученный, и ждет, что она сделает что-нибудь – закричит, заплачет или обнимет его, но она не двигалась с места. Минуты тянулись в молчании, наконец у Лины затекли ноги, заболели колени, она встала и подошла к окну. Она смотрела на липу, на которую лазала в детстве, на пустое окно напротив, где когда-то жила ее лучшая подруга из третьего класса, на металлическую пожарную лестницу, где однажды она увидела маленькую обезьянку, спокойную и настороженную, жующую апельсин. По мере того, как тени удлинялись, а воздух становился прохладнее, на комнату и на Лину снизошло спокойствие. Оскар сидел на кровати. Лина чувствовала себя опустошенной и чистой, как полоска влажного свежего песка, оставленного отливом.