Принц Модильяни - Анджело Лонгони

Лишь спустя много лет я осознала, что мои дети не имеют со мной ничего общего. Возможно, и с их отцом – тоже. Природа не играет никакой роли при создании новой жизни, поскольку в конце концов дети ни на кого не похожи, или лишь немного. У меня этого нет, но у моего мужа было равнодушие, присущее Умберто. Ни у меня, ни у моего мужа нет агрессивности или упорства Эмануэле, не говоря уже о склонности к спорам Маргериты и ее необъяснимой способности отказываться от удовольствий жизни и быть несчастной. Ни один из нас не имеет способности к самоанализу Амедео и его нежелания подчиняться каким-либо правилам. Кажется, будто это не мои дети. Они принадлежат кому-то, кто стоит выше меня и управляет ими. Их образ жизни, то, что они говорят, и даже та досада, которую они испытывают, никогда не были частью моего характера.

Несмотря на то, что я учитель и имею дело с детьми и подростками, я совсем незначительно повлияла на своих собственных детей. Существующий между ними конфликт – тому доказательство. Нет большего признака собственной несостоятельности как родителя, чем разногласия между детьми.

Мать может принять, что ее дети собьются с пути, плохо кончат, будут страдать, – но не может принять, что они не будут любить друг друга. И это прежде всего моя вина, несмотря на то, что никто из них не конфликтует со мной.

Я знаю, что я потеряла Амедео. Гордость отдалит его, и он будет все меньше просить помощи. Самый слабый ребенок должен был стать моим самым большим сокровищем. Его страдания должны были усилить всеобщую любовь – но этого не произошло. Чем больше я его любила, тем больше его братья и сестра отстранялись от него. Его боль должна была принести понимание – но, напротив, каждое мое действие было неправильно интерпретировано; моя нежность, принятая за предпочтение, стала причиной конфликтов и страхов. Я должна смириться с тем, что именно любовь – основная причина конфликтов.

– Синьор Модильяни, я очень рад вас видеть.

– А вы думали, что больше не увидите меня?

– Думал, что увижу вас раньше.

– У меня рецидив.

– Да, ваша мать поставила меня в известность. Сколько длилась острая фаза?

– Я пребывал в полусознании почти неделю. Затем температура спала, и я постепенно пришел в себя.

– С тех пор как вы уехали, сколько раз у вас были рецидивы?

– Только этот.

– По прошествии трех лет вы хотите задать мне тот же вопрос?

– Доктор, позволю заметить, что в последнее время я не слишком вам докучал.

– Верно.

– Медицина продвинулась вперед?

– Нет, увы. Мне очень жаль. Однако я хочу сказать вам одну вещь. Рецидив, случившийся через целых три года, позволяет надеяться на лучшее по двум причинам. Первая – пациент обладает крепкой конституцией. Вторая – развитие болезни довольно сдержанное. Соответственно, у вас хорошие шансы противостоять болезни. Могу я задать вам несколько вопросов?

– Конечно.

– Вы намереваетесь вернуться в Париж?

– Да.

– Какой образ жизни вы там ведете?

– Нормальный.

– Вы живете в теплом доме?

– Поначалу да, теперь уже не в таком теплом.

– Вы ни при каких обстоятельствах не должны переохлаждаться. Вы общались с другими больными туберкулезом?

– Нет, не думаю. Почему вы об этом спрашиваете?

– Иногда болезнь усиливается, если происходит новое заражение. Вы хорошо питаетесь?

– Достаточно хорошо.

– Вы должны избегать истощения. Ешьте побольше цитрусовых.

– В Париже их не так легко найти.

– Поищите. Во время последнего рецидива у вас были следы крови в мокроте?

– Нет.

– Очень хорошо. Вы курите?

– Иногда курю тосканские сигары, но не вдыхаю дым, и очень редко курю сигареты.

– Исключите их. Мне кажется, что вы похудели.

– Только в последнее время.

– Здесь, в доме вашей матери, вы хорошо питаетесь?

– Очень.

– Вы пьете алкоголь?

– Немного.

– С алкоголем такая проблема: в больших количествах он уменьшает раздражение, но в отдаленной перспективе – снижает иммунитет. Избегайте его. Вы добились успеха в искусстве?

– Пока нет.

– Вы легко утомляетесь?

– Когда иду в гору, когда прикладываю физически усилия и когда…

– Когда?

– Когда ваяю.

– Помнится, я вам запретил ваять, – или я ошибаюсь?

– Не ошибаетесь.

– Пыль даже более губительна для легких, чем табачный дым. Но вы упрямы. У вас есть боли в горле, в костях?

– Почти никогда.

– Почти?

– Редко.

– Сколько времени вы думаете провести в Ливорно?

– Не знаю… Немного.

– Поскольку у вас случился рецидив, я вам рекомендую провести всю зиму здесь.

– Но сейчас только лето…

– Вот именно. Я сказал то же самое вашей матери.

– Вы не должны были ей говорить! Я не могу остаться так надолго.

– Это необходимо. Ради вашего здоровья.

– В Париже сейчас многое происходит, я не могу это пропустить.

– Синьор Модильяни, вы хотите жить? Тогда делайте то, что я вам говорю, без пререканий!

– Я подумаю.

– Сейчас вы заразны. Позаботьтесь о своих домашних. Вы состоите в сексуальных отношениях?

– Здесь, в Ливорно? Нет.

– А в Париже, с тех пор как болезнь вернулась?

– Только до болезни. После того как мне стало плохо, ничего не было.

– Хорошо. Имейте уважение к другим.

Когда мне сказали, что он переехал во Флоренцию, я растерялся от неожиданности. Поездка в Ливорно не имела бы никакого смысла – без встречи с ним.

Я сделал все, чтобы его разыскать, я написал ему и предложил встретиться во Флоренции. Он ответил мне отказом и сообщил, что сам приедет по делам в Ливорно.

Он сходит с поезда, я иду ему навстречу. Мы останавливаемся друг перед другом и улыбаемся. Я подхожу к нему ближе, чтобы обнять, – он же, напротив, протягивает мне руку, и я, слегка сбитый с толку, удивленно смотрю на его руку, но все-таки пожимаю ее. Мы идем к выходу, и оба молчим. Чувствуется некое замешательство. Я думаю: наверное, ничего страшного, и вскоре мы начнем общаться как раньше. Просто мы долгое время были вдали друг от друга, многое изменилось, – но настоящая дружба не может же исчезнуть из-за расстояния? Нужно уметь расставаться так, чтобы ничего не менялось. Он не смотрит на меня. Я, наоборот, рассматриваю его; он мне кажется очень серьезным, буржуазным, благородным.