12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн

Я тоже засмеялся.

– Это когда было! Теперь, получается, только один язык нужен, раз сверхдержава одна осталась. Русский отпадает.

– Нет, Россия по-прежнему великая страна. Я люблю Россию.

Она встала и ушла на кухню мыть кружки после пива. А я прикусил язык. Боже, как это странно и трогательно: услышать из её уст, негритянки, о любви к моей родине. Это всё равно, как если бы она сказала мне самому: я люблю тебя. Милая и добрая Ноема, спасибо тебе за это.

Мне нестерпимо захотелось сделать для неё что-то хорошее. И как только она вернулась, я спросил:

– Ноема, может, ты хочешь чего-нибудь? Я могу завтра купить тебе что-нибудь африканское. Говори, не стесняйся!

Наши глаза встретились – цепко, откровенно и тепло.

– Спасибо, Миша. После горячего пива я так хорошо сплю, что мне больше ничего и не надо, – ответила Ноема. – Я уже чувствую, как засыпаю. Но позволь мне сегодня лечь на кресло, а то неудобно перед тобой, ты ведь хозяин. И ещё, если можно, я повешу вот здесь, над креслом, карту – она не займёт много места. Это всё, что я хочу. Ладно?

Она принесла из своего чемоданчика аккуратно свёрнутый рулон и развернула его. Это была карта Африки – метр на полтора. Я позволил.

Утром я подниматься не спешил. К хорошему привыкаешь быстро. Я знал, что Ноема готовит завтрак, и мне незачем там мешаться. Женщина в доме – это прекрасно. Мужику сразу куча хлопот в сторону.

Встав, я предусмотрительно надел джинсы, вспомнив о вчерашнем конфузе с «железным колом» в трусах. Умылся, пошёл на кухню. Посмотрел – у Ноемы уже всё готово: кофе, бутерброды, что-то в сковородке шкворчит. Ну разве это не здорово?

Её взгляд так же, как вчера, скользнул по мне, опустился вниз.

– Уже оделся? Ты торопишься сегодня? – удивилась она.

– Нет. Не хочу смущать тебя своим утренним видом, – смутившись сам, объяснил я.

– Меня твой утренний вид не смущает нисколько. Как раз наоборот. Мне как женщине приятно видеть эрекцию у мужчины. Больше скажу: если какая-то женщина скажет, что ей это неприятно, – знай, она лжёт.

Наши глаза снова встретились – цепко, откровенно и тепло, и ещё как-то по-человечески близко.

– Хорошо, буду по утрам в трусах ходить.

– Ходи, как тебе удобно. Хоть совершенно голым.

– Голым одному ходить неудобно.

– Ты предлагаешь мне тоже голой ходить?

– Нет. Хотя мне как мужчине приятно видеть женскую красоту.

– Намекаешь, что моя пижама мне не идёт?

– Думаю, тебе всё идёт.

Она улыбнулась мне, и я улыбнулся ей.

А уходя на работу, спросил:

– Вечером опять будем пить горячее пиво?

– Может, теперь попробуем подогреть вино? – предложила она, и я вдруг ясно осознал, что мне безумно нравится эта девушка, не смотря на всю её африканскую черноту.

И ушёл на работу. На сердце у меня было волнительно и горячо.

Вечером после ужина мы пили вино. Подогревать его, конечно, не стали. Российские вина и в холодном виде так себе пойло, а если подогреть – то и вовсе получится дрянь редкостная. Впрочем, Ноема не жаловалась. Пила и задумчиво смотрела на меня, а я нёс всякую ерунду про политику, войны и экономический кризис. В общем, всё то, что показывали по телевизору.

Лишь раз она вмешалась в мой затянувшийся хмельной монолог.

– Миша, как ты думаешь, люди на земле всегда будут разделяться и враждовать? Или когда-нибудь наступит мир во всём мире?

– Думаю, что это будет ещё очень долго, – ответил я. – Пока в мире будут хотя бы два государства, хотя бы два разных народа или языка, хотя бы две религии и хотя бы две традиции, отличающиеся друг от друга. Это всё, в основном, и является источником всех разделений и войн.

– То есть, по-твоему, чтобы наступил мир, на земле должны быть в идеале одно государство, один народ, один язык, одна религия и традиция?

– Не в идеале, но да. В идеале же не должно быть вообще ни одного государства, потому что где есть власть, там и оппозиция, ни одной религии, потому что где есть догмат, там есть и ересь; ничего, что разделяет людей на группы. Всё должно быть единым. Но и тогда не факт, что не найдётся какой-нибудь новый повод для разделения.

– Неужели нельзя принять всё как есть? Бог с ними – с различиями и разделениями. Это же наоборот хорошо, что все разные. Так же интересней всем. Зачем однообразие?

– Чтобы принять всё как есть, люди должны перестать быть людьми в общепринятом значении этого слова. Должно измениться сознание людей. Это должны быть боги, а не люди.

– Боги не воюют друг с другом?

Я подумал и сдался.

– Да, боги тоже вполне могут начать по какой-то причине вышибать друг другу мозги. Ты победила. Я не знаю, что должно случиться, чтобы все перестали враждовать и разделяться. Ну а какой твой вариант?

– Я не хочу тебя побеждать. Я не спорила с тобой. Ты прав во всём, я просто хотела узнать, что ты об этом думаешь. Мой вариант – любовь. Если я люблю тебя, а ты любишь меня, то мы оба победили. Если не любим – то оба проиграли, потому что каждый потеряет: я потеряю тебя, ты потеряешь меня. И мы вместе потеряем мир. А мир это и есть любовь.

– Как же любовь, если столько зла в мире?

– Зло не в мире, зло в людях, не имеющих любви.

– Хорошо, а если один любит, другой – нет? Кто проиграет?

– Смотря, что ты имеешь в виду, когда говоришь «любит». Если ты желаешь обладать, то это любовь слабая. Сильная любовь, настоящая, всегда выигрывает. Посмотри на деньги. В них заключена любовь людей. И деньги – огромная сила, которая выигрывает. Но от тех, кто их вожделеет, они бегут, ускользают. А тем, кто их по-настоящему любит, повинуются.

– Почему же они повинуются злым людям, не имеющим любви?

Она подумала и сдалась.

– Ты победил. Я не знаю, почему это так. Деньги не зло, это добро и любовь, потому что они приносят людям много добра и любви. Но почему у них часто такие злые хозяева, у меня нет ответа.

– Да ну, какая тут победа… – пробормотал я, смутившись.

Я не хотел побеждать в этом споре. Пусть бы лучше она победила, пусть было бы в этом мире так, как она сказала. Всё правильно насчёт любви: любви не хватает людям. Вот они и злятся. Мы злимся.

Я и дальше всё говорил, говорил и говорил. Пытался найти ответы на все вопросы и не находил. И злился сам на себя. А она молчала, задумчиво глядя на меня. В её глазах было что-то жаркое, похожее на зной Африки.

А потом, взглянув на часы, встала и пошла в ванную. Обычно перед сном она принимала душ и выходила оттуда в пижаме. В ней и спала. Но теперь неожиданно вышла в ночной сорочке на голое тело. В такой тонкой и прозрачной, что всё то женское – вот оно, в нежной пелене ткани открытое и живое, как сама жизнь, – рвалось наружу и манило к себе.